Над морскими просторами прокатился яростный рёв десятков лужёных глоток, над светловолосыми головами алков свирепо сверкнуло жаждущее крови железо. Большая часть команды состояла из молодых парней, рождённых уже после Великой Ночи - но по рассказам стариков они знали, какой жестокой и несправедливой была власть сколенских Императоров. Да вспомнить хоть недавнюю войну - как ублюдки расправлялись с рыцарями и их семьями, застигнутыми в имениях восстанием черни. Или как их Император отправил королю дерзкое письмо, наверняка написанное под диктовку сколенской ведьмы! А тут даже не просто сколенцы, а рабы, забывшие своё место, похерившие законы Богов и людей, всадившие хозяевам нож в спину. Жрецы говорят, они не просто перебили всех, кто был на Гевине, вплоть до младенцев. Мол, сколенские выродки даже детёнышей своих мясом павших выкармливали. А ведь устами жрецов с людьми говорят Боги!
Барабан забил яростно и стремительно, по потным, дочерна загорелым спинам гребцов загуляли плети надсмотрщиков. Как пришпоренная, галера неслась наперерез "Разрушителю". Пятеро лучников торопливо натягивали тетивы, готовясь послать во врага длинные тисовые стрелы. Остальные обнажили мечи, трое дюжих матросов закрепляли у фальшборта бухты канатов с абордажными крючьями. Как только суда сойдутся достаточно близко, крючья, напоминающие небольшие якоря, отправятся в недолгий полёт, чтобы нерасторжимо связать корабли. Дальше всё будет решать храбрость и мастерство абордажной команды. И, конечно, её численность.
Гевинские суда тоже разгонялись. Они ещё опасались, что злейшие враги не примут боя, попытавшись уйти обратно к Алкрифу. Что алки при таком неравенстве в силах примут бой, гевинцы не могли себе и представить. И, вместо того, чтобы сойтись вместе и двинуться навстречу "алку", сколенцы, наоборот, расходились всё дальше, готовясь перехватывать все пути отступления вражескому судну.
- Ага, - заметил Барген, оказавшийся рядом с капитаном. Парень не был воином по касте, но кто же, выходя в кишащее пиратами море, не возьмёт с собой оружия? Сейчас в его руке позвякивал небольшой шипастый кистень, из тех, с какими предпочитают не расставаться купцы и - как ни странно на первый взгляд - разбойники. - Перехватывают пути отхода. Реши мы драпать, взяли бы запросто...
- Правильно, парень. А так ещё неизвестно, кто кого...
Сколенцы забеспокоились, когда до них осталось всего четверть мили. На "Разрушителе" лихорадочно разворачивали и заряжали круглыми каменными ядрами катапульты. "Ласточка" поспешно разворачивалась, чтобы пойти наперерез. Увы, прежде, чем начать поворот, ей нужно было сбросить скорость - а на это требовалось время. Капитан Хелфдин не первый раз вышел в море. В зарослях частью побитой сединой, частью выгоревшей почти до белизны бороды сверкнул свирепый оскал: он понял, что мятежные рабы не успевают. Слишком уж далеко разошлись, норовя перехватить "алку" все пути отступления. Наверное, их командир уже понял ошибку - но исправить уже не успевал.
Насторожённые катапульты слитно хлопнули, выплёвывая смерть. Над самой головой капитана просвистел булыжник с детскую голову величиной. Перелётом пройдя над палубой корабля, он поднял высокий фонтан воды. Миг спустя ещё один с треском вписался в фальшборт: полетели обломки разбитого щита, кто-то на скамьях гребцов отчаянно заорал, на надсмотрщика обильно брызнуло красным. Впрочем, расстояние было уже вполне достаточным не только для сколенцев.
- Лучники! - крикнул Меситор. Как самый опытный воин, телохранитель и по совместительству конвоир Баргена принял командование. - Бей!
Слитно взлетают длинные луки, тетивы с чистым, каким-то медным звоном рвут утренний воздух и, закончив рывок, звучно стегают по защитным рукавицам. Был бы на палубе Моррест, он бы наверняка вспомнил свой первый опыт стрельбы из боевого лука. Помнится, тогда ему чуть не оторвало пальцы. Стрелы отправляются в недолгий полёт, сверкая на солнце наконечниками, выматывая душу залихватским посвистом, и на наконечнике каждой мчится чья-то судьба. Те, с кем стрелы разминулись, могли ещё порадоваться и пожить - кто десятилетия, а кто до следующего выстрела. Те, кому повезло меньше... Ну, так ведь правильно говорят жрецы во время церемоний в храмах: ваша судьба - результат ваших деяний в прошлых рождениях. И если когда-то в ответ на мольбу о пощаде перерезал глотку...
Алкские лучники не зря ели свой хлеб. По умывшейся кровью палубе "Разрушителя" покатились первые трупы, корчась в собственной крови, отчаянно заорали раненые. Не помогли и укреплённые на фальшборте щиты: стрелы проскальзывали в щели между ними, били в едва показавшиеся над ними головы, пронзали показавшихся на носу или корме, где щитов не было. Попасть в узкие щели, стреляя с качающейся корабельной палубы, да ещё под ответным огнём... Барген ещё никтогда не видел такого искусства. Наоборот, стрелы гевинцев то и дело бесполезно стучали по щитам и доскам фальшборта, не причиняя абордажной команде никакого вреда. Наверное, стоило бы пустить в ход зажигательные стрелы - но слишком мало у алков было лучников, да и не было времени ждать, пока огонь охватит чужое судно. А главное, быстроходный "Разрушитель" с его катапультами ещё должен был сослужить воинам короля Амори службу.
- Цельсь! Бей!
И снова - слаженный залп, злой посвист стрел, которым помогал ветер, жуткие крики раненых... Моряки использовали не гранёные наконечники, какими только и можно поразить одетого в доспехи сухопутного воина. В море нет дураков надевать доспехи и шлемы, упав за борт, за трусость можно заплатить по высшей цене. Стрелы алкских мореходов были с большими и широкими, чуть ли не с ладонь величиной, наконечниками, отточенными до бритвенной остроты. Их гладкие, плавно сужающиеся к концу лезвия легко вонзались в тела - и оставляли чудовищные, почти как от чеканов, разрубы. Могли снести голову, если попадали в шею, отрубить руку или нижнюю часть ноги, рассечь рёбра. А попав в грудь, проделывали дырку, в которую можно просунуть кулак. И брызгала на палубу жаркая кровь, хлопали перерубленные канаты, орали лишившиеся конечностей, зажимая хлещущие кровью культи. Некоторые молчали, глядя в шоке на обильно текущую кровь - но вскоре начинали кричать и они. Вопли боли и отчаяния повисли над морем, смешиваясь с плеском волн и криками чаек.
Панике поддались не все. В ответ свистели стрелы гевинцев - и сразу стало ясно, чьи лучники лучше. У сколенцев стрелков было не меньше пятнадцати - но они стреляли вразнобой, а главное, толком не умели целиться на качающейся палубе. Нет, с такого расстояния по кораблю не промахнёшься - но гевинские стрелы недружно барабанили по бортам, впивались в щиты, а то и впивались в реи да мачту. Были и такие, что прошли совсем уж в стороне, с тихими всплесками упав в воду. Лишь одна из стрел, наверное, случайно проскользнула между щитами, ударив забрызганного кровью рабов младшего надсмотрщика. Рана была не смертельной, стрела угодила в плечо, лишь надрубив ключицу - но сила удара оказалась такова, что алк с воплем рухнул на скамьи гребцов. Несколько пар рук вцепилась в волосы, в горло, в глаза... Отчаянный не вой даже, а какой-то обезумевший визг прорезал прохладный воздух - и замер, оборвавшись на пронзительно-высокой ноте. В следующий миг на головы рабов обрушился кнут, но это уже не имело значения. Изломанная, окровавленная, растерзанная туша самодовольного ублюдка, безнаказанно стегавшего гребцов не один год, распростёрлась в ногах. Конечно, когда бой кончится, их будут убивать долго и страшно, в назидание остальным. Но и это мало что значит. "Если бы каждый из нас не сдался, а убил хоть одного алка, - подумал, наверное, каждый из гребцов. - Алков бы давно на свете не осталось!" И каждый, кто так подумает, уже никогда не станет прежним.
