Рат не отрываясь следил за ее движениями и заговорил только после того, как отправил в рот первый кусок мяса.
— Ты была права. Там, в Эфуан Пинкаре, я не верил тебе, да и как я мог поверить в такое?! Урза, настоящий Урза Изобретатель! Герой древних сказаний!
Ксанча усмехнулась, глядя, как недавний раб жадно поглощает жаркое.
— Я понял это, как только увидел его… Ты не представляешь, какой ужас я испытал, когда осознал, кто передо мной стоит. Мне кажется, после такого меня уже ничто не испугает.
Девушка промолчала. В конце концов, она видела в этой жизни намного больше, чем этот самонадеянный эфуандец, и знала, что такое страх. Тем временем он продолжал:
— Я разговаривал с легендой! И я такая же легенда, Ксанча! Я Мишра, великий Мишра Разрушитель! И мы с Урзой собираемся исправить наши ошибки!
Ратип с жадностью запихивал в рот куски жареного мяса, а Ксанча, глядя на него, думала, что, хотя младший брат Урзы и прожил большую часть своей жизни среди полудиких племен фалладжи, он, должно быть, обладал более изысканными манерами, чем этот эфуандский мальчишка.
— Я Мишра, — бормотал Рат с набитым ртом. — О Авохир, Мишра…
Девушка слушала причитания новоявленного брата Урзы и чувствовала, как глухое раздражение поднимается к ее горлу. Быстро шагнув к столу, она схватила юношу за ворот рубахи и, вздернув его вверх, прижала к ближайшему столбу с такой силой, что с крыши посыпалась мокрая солома.
— Нет, не Мишра, — зашипела Ксанча прямо ему в лицо, — а Ратип, сын Мидеа, и, как только ты забудешь об этом, ты умрешь.
Глаза юноши округлились, а подбородок нервно затрясся.
— Я знаю, Ксанча, знаю, — пробормотал он.
Девушка отпустила ворот его рубахи и прислонилась к дверному косяку. Вся злость ее куда-то испарилась, а на ее место вновь пришла смертельная усталость.
— Я Ратип, сын Мидеа, рожденный в Пинкаре на шестой день после Праздника Урожая в шестой год правления Табарна. Но иногда я забываю, кто я… Особенно когда он смотрит на меня своими волшебными глазами. О них ничего не сказано ни в «Войнах древних времен», ни в воспоминаниях Джарсиля… — Рат задумался на секунду, будто что-то припоминая, а затем продолжал: — Когда-то давно отец показывал мне свиток, где говорилось, что Камень силы и Камень слабости спасли Урзу от смерти и стали его глазами. И отец, и я считали этот текст апокрифом…
— Но ты же сам вчера сказал, что слышишь пение Камня слабости… И угадал, что он слева.
— Слышал… Это не то слово… — Рат защелкал пальцами. — Пение звучало в моей голове, внутри меня…
— Внутри тебя? — переспросила Ксанча, недоверчиво взглянув на юношу.
— Да, да, именно внутри. — Голос юноши дрожал от волнения. — Но это было не совсем пение. Сначала у меня возникло чувство, будто я знаю, что сказал бы Мишра, а потом он сам стал говорить моими устами и Урза узнал его. Ксанча, я слышал Мишру, понимаешь?
Ксанча вздохнула.
— Сейчас, здесь, ты слышишь, как Камень слабости напевает тебе мысли Мишры?
Рат покачал головой.
— Нет, это происходит, только когда я смотрю в глаза Урзы или когда он смотрит в мои. — Ратип обхватил руками плечи и жалобно взглянул на девушку. — Это какое-то безумие. Даже не знаю, смогу ли я сохранить рассудок до того, как вернусь в Эфуан Пинкар.
— Я сохранила…
Ксанча с трудом перевела дух. Ее догадки подтвердились. Она нашла аватару Мишры.
— Мы говорили о тебе. Он постоянно твердил, что ты фирексийка и тебе нельзя доверять. Значит, ты неживая? А как же кровь? Тогда, в шаре?
— Кровь настоящая. Мою плоть не успели заменить металлом. Урза нашел и спас меня чуть больше трех тысяч лет назад. С тех пор мы вместе.
— И он все еще не доверяет тебе?
— Урза безумен… То, что он знает, и то, во что он верит, не всегда совпадает. К примеру, он считает, что когда-то я была ребенком, а затем фирексийцы украли меня и изменили мое тело в Храме Плоти.
— Ты бессмертна?
— Нет, — устало проговорила Ксанча и взглянула на вершины гор. Где-то там, далеко, в Базерате и Морверне, шла война, а Эфуан Пинкар разоряли шайки наемников и религиозных фанатиков. И повсюду были фирексийцы.
Ратип поднялся и, пройдясь по комнате, остановился возле девушки.
— Ты говоришь, что Урза безумен. А ты, Ксанча? Зачем ты притащила меня сюда?
— Да, он безумен… но только он может справиться с фирексийцами.
— Чего ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы ты заставил Урзу оторваться от своего стола и начать настоящую войну против Фирексии.
— Как я смогу это сделать? Когда рядом Камень слабости, я могу лишь передавать мысли и чувства Мишры…
— И что говорит Мишра?
— Мы с Урзой вспоминали прошлое. Он показал мне долину реки Кор на своем столе…
— Опять! — простонала Ксанча.
— Да… И знаешь, что я понял? Фирексийцы хотели убить Мишру и забрать Камень слабости. Камень хранил его жизнь, но не его рассудок. Мишра знал это. И он сам уничтожил свой разум. Это оказалось единственным выходом. А потом были только столетия забвения и ожидания, что Урза найдет и выслушает его.
— А теперь у Мишры появился ты…
— Отчасти.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, — зло проговорил Ратип, — что во всей вашей компании я один еще не сошел с ума! Шратты убили мою семью, Такта и Гарв отняли у меня свободу. Я думал, что потерял все, пока не встретил тебя. Теперь вы хотите лишить меня разума?! Вы хотите, чтобы я стал таким же мертвым, как ты, как Урза и Мишра? — Он почти кричал.
— Один год, Ратип, — тихо сказала Ксанча, — всего один год. Просто помоги мне вытащить Урзу из его прошлого, и я верну тебя в Эфуан Пинкар. Даю слово.
— Слово… что значит твое слово, если даже великий Урза не доверяет тебе? Ты же фирексийка. Мой отец всегда говорил, что нельзя доверять человеку, воюющему со своими родными. Предательство очень быстро становится привычкой…
— Твой отец мертв. — Девушка спокойно смотрела в глаза Ратипа. Она умела быть жестокой.
Эфуандец молча развернулся и вышел из дома. Ксанча не останавливала его.
Полуденное солнце укоротило тени, но не согрело воздух. В жаровне потрескивали угли. Убрав со стола посуду, Ксанча полистала «Войны древних времен», но это привычное занятие не успокоило ее, и, отложив книгу в сторону, девушка повалилась на кровать, надеясь заснуть.
Короткое забытье прервал вежливый стук в дверь.
— Ты здесь?
Ксанча так удивилась, что в ее комнату кто-то постучал, прежде чем войти, что даже приподнялась на локтях. Кровать заскрипела, выдавая ее присутствие. Ратип вошел и присел на единственный табурет.
— Прости. Я зол, мне страшно… Если честно, ты мой единственный друг… — Юноша протянул ей руку.
