— Так-так-так, — в третий раз повторил он. — Куда ж теперь, а? — гнусаво спросил он сам себя и тут же ответил: — А туда. И все я. Мало ли повелителей на свете. Небось в каждой хижине. И не один. Только они все умные. Стоят себе, помалкивают. На глаза никому не лезут. Вот и живут спокойно. Не трогают их. А меня чуть что — так сразу вешать. Или вот еще не было печали, тащись на ночь глядя. А все почему? Потому что уродился такой. И сны снятся. А я, может, и не хочу вовсе. Ну, повелителем. Я как все хочу. Мало ли кому что от меня надо. Вот не пойду никуда. Сяду и буду здесь на пеньке. Ну, сидеть. Надо — сам меня найдет. Да, — капризно сказал Хромоножка, и впрямь устраиваясь на поваленном стволе. Он поднес к носу знакомый Гвирнусу кувшинчик. — Не пахнет, — пробормотал Хромоножка. — А! Тут еще и пробка! Гм! Я только погляжу и все. — Он вытащил зубами пробку, нюхнул:
— Ну вот. Так я и знал. Гадость какая-то. И не эль вовсе. Тьфу!
«Точно ведь старухин кувшинчик, — подумал нелюдим, — а пожалуй, что и забрать его нужно. Пригодится он Ай-е». Гвирнус прислушался, не слышно ли поблизости чужих шагов (все было спокойно), и тихонько выбрался из кустов.
4— Смотри-ка! Еще! — Мартин нагнулся, поднял зацепившийся за куст кусочек ткани.
— Этак она скоро и вовсе голая будет, — ухмыльнулся, разглядывая находку через плечо приятеля, Гольд.
— Голых баб не видал, что ли? — хмуро буркнул Мартин. — Не нравится мне это, вот оно что. Странно как-то. Вон сколько уже отмахали. Ей рожать пора, а она, вишь, по лесу рыщет. Да и наследила как. Ей бы затаиться, а она наоборот. Еще немного, и Ближний лес кончится. Будто заманивает нас она. Ты-то что думаешь, или все о голых бабах, а?
— Гм! — почесал за ухом Гольд. — От страха и не так побежишь. Она, почитай, в двух шагах от смерти была, вот прыти и набралась.
— Ну да, — неохотно согласился Мартин, ускоряя шаг. — Кончать все это дело пора. Надоело мне. Я спать хочу.
Они уже почти бежали, благо выкатившая на небо луна освещала лес ровным серебристым светом. Где-то вдалеке ухала и ухала сова. Еловые лапы больно хлестали по лицу, но Мартин не обращал на них внимания. Его разбирала злость — какая-то баба вздумала играть с охотниками. Да еще с издевочкой: мол, попробуй, поймай!
— Не отставай, — крикнул он громко топающему за спиной приятелю.
— Не собьешься? — хрипел Гольд. — Эх, что за охота без пса?
Мартин, стиснув зубы, промолчал. Чего говорить — лопухнулись; но кто же знал, что у Ай-и такая прыть?
Ельник внезапно кончился, вокруг пошли неказистые разлапистые деревца гуртника — любимого лакомства ведмедя. На бегу на всякий случай Мартин скинул с плеча лук, вытащил из колчана стрелу — случись что, ведмедь ждать не будет. Было как-то дело, в таких вот зарослях, только чудо спасло. Ведмедь молодой попался. Неопытный. Пока сообразил что к чему, Мартин шкуру ему и того…
Подпортил малость.
Повезло тогда.
Очень.
В другой раз может и не повезти.
Тропинка резко пошла вверх. Лес поредел, и впереди («Показалось? нет?») замелькало меж темных стволов светлое платьице Ай-и.
5Шорохи. Шумы. Самые разные. От шелеста листвы, по-весеннему нежной, податливой даже самому легкому дыханию ветерка, до громкого хруста рядом, в двух шагах: хрясть, хрясть — это Плешивый пробирался сквозь бурелом, ломая сухие ветви, пугая прячущуюся в глубоких норах лесную живность.
Сквозь темные ветви над головой хитро подмигивала луна. Пахло можжевельником, разопревшей листвой, разбросанными там и сям на маленьких круглых полянках кустиками ярко-желтых цветов, которые Вьюн про себя называл «замарашками»: стоило прикоснуться или даже пройти рядом с таким кустиком, и руки, ноги, вся одежда оказывались измазанными ярко-желтой пыльцой. В Поселке же в ходу было другое название — кашлюн, ибо ранней весной, в пору бурного цветения, эти красивые с виду цветы вызывали — особенно у детей — непреодолимые приступы кашля.
Вьюн сглотнул слюну. У него и самого першило в горле. «Покашляй мне тут», — мысленно выругал он самого себя.
Шорохи. Шумы.
Плешивый сопел за спиной почище любого ведмедя. Его, видимо, тоже донимал запах цветов. Он пару раз тихонько кашлянул, но тут же обрывал кашель, боясь расшуметься на весь лес. Раз или два слышалось Вьюну, будто крадется поблизости какой-то зверь (уж больно необычно шебуршала листва), однако попробуй-ка тут что-либо разобрать: и темно, и ветер, и Плешивый за спиной (хотя Гольд, понятное дело, шумел бы больше) — нет, не зря Вьюн любил охотиться один. И все-таки слух редко подводил его, а потому охотник старался быть настороже: хорошо, если бродил где-то поблизости обыкновенный лосяк или уводила от норы хитрая лиса (Вьюн был уверен: кто угодно, только не человек). А ведь могло быть и что похуже — ведмедь или оно — самое время разгуляться по такой темени да еще в буреломе. «А все Плешивый», — мрачно думал Вьюн, хотя вовсе никакой не Плешивый, а он сам потащил их обоих через бурелом: мол, где еще прятаться, коли не в этакой глуши?
Глупая получалась, по мнению Вьюна, охота. Во-первых, надо было управиться с Гвирнусом и колдуньей еще там, в Поселке. Во-вторых, коли уж упустили нелюдима, так все надо было делать с умом. Не мчать сломя голову в лес, а прихватить собак. («Охота как-никак. Мой бы в два счета на Гвирнуса вышел»). Или еще лучше — подождать до утра. Куда, к вурди, он денется? А денется, так и хорошо. Одним отшельником больше. «Двумя, — поправился охотник, — зато и не придется чужих жен умыкать. Эх, развлеклись…»
Вьюн вздохнул.
«Питер небось уже дома давно», — подумал он.
Ни следа.
Ни следочка.
Как в воду канули.
«А ведь и впрямь в воду, — мелькнуло в голове, — по ручью они могли уйти, вот оно что. Им-то откуда знать, что мы без собак по лесу шастаем? Что не охотимся как надо? Эх, раньше надо было думать, да-с…»
— Слышишь, Плешивый? — тихо сказал он, не оборачиваясь.
Тишина.
Только сопение за спиной.
— Слышишь, говорю? — сказал он громче.
«Спит он на ходу, что ли?»
— Я что, на весь лес орать должен?!
— Хрр! — нечленораздельно сказали за спиной, и это «Хрр!» прозвучало так, что по спине охотника пробежал холодок.
Не оборачиваясь, Вьюн вытащил из-за пазухи нож.
«Что же это, а?»
— Ну все! Хватит шутки шутить! — почти крикнул он, и тут же что-то тяжелое, горячее, сопящее обрушилось на него, смяло и повалило на жесткую лесную траву.
1— И вовсе я не трогал его, да, — сказал Хромоножка, испуганно глядя на вышедшего из кустов орешника нелюдима, — очень он мне нужен. Вот и пробка на месте. Ну нюхнул. Так ведь любопытно. Это ведь тебе Гергамора дала, да?
