ЛЕНЬКА. Какой ты пан? Ты даже не ублюдок, поскольку не дожил до собственного рождения.
ЖОРА. И кто он такой?
ЛЕНЬКА. Жертва аборта.
ЖОРА.
ПРОФЕССОР. Ха-ха-ха!
ЛЕНЬКА.
КОНТУШЁВСКИЙ. Смейтесь, смейтесь… Неизвестно, где окажетесь сами в следующий раз.
Мыслетишина
Через час
КАЛИГУЛА. Ой, меня опрокинули набок. Ага, вижу на подоконнике кактус.
КОНТУШЁВСКИЙ. Хм, зятек пожаловал. Что это у него в руке? Садовые ножницы? Ура! Сейчас меня будут убивать.
ЖОРА. И ты отправишься в Бухарест хлебать румынский коловорот.
КОНТУШЁВСКИЙ. Нет, я надеюсь на лучшую долю.
ЛЕНЬКА. Надейся.
КОНТУШЁВСКИЙ. Ай, больно! Что ты делаешь, остолоп? Ой, не надо!
ЖОРА. Что там с ним происходит?
ФЛАВИЙ. Сейчас скажу. Зять возится вокруг кактуса…
КОНТУШЁВСКИЙ. Уй, садист! Это же не волосы! Это части тела! Ай-я-яй!
ФЛАВИЙ. Представьте себе, зять секатором состригает с кактуса колючки.
ЖОРА.
ФЛАВИЙ. Га-га-га!
ЛЕНЬКА.
КАЛИГУЛА. Все, закончил. Кактус теперь лысый. Вот это шайба!
Мыслепространство заполнено гоготом, взвизгиваниями, взрыкиваниями и
истеричными воплями. Полный хаос.
* * *
Вечер того же дня
ЖОРА. Эй, Контушёвский! Молчит.
ЛЕНЬКА. Эй, пан-цыган! Молчит.
КАЛИГУЛА. Эй, лысый!
ЖОРА. Молчит. Ну, и черт с ним.
Ночь
КОНТУШЁВСКИЙ. Ай, что ты делаешь, Михайлыч! Не надо! Мы же с тобой друзья!
А-а-а-а-а-ух!
ФЛАВИЙ. Тесть выдрал кактус из горшка, открыл окно, и сильным движением руки зашвырнул его вверх. Полет получился параболическим. Кактус перелетел через забор и шлепнулся на газон рядом с дорогой.
ЛЕНЬКА. Не раскололся?
ФЛАВИЙ. Нет, целехонек.
ЖОРА. Эй, Контушёвский! Тебе хоть налили перед полетом?
КОНТУШЁВСКИЙ. Нет.
ЖОРА. Правильно. Космонавтам на работе не наливают.
Мыслепространство переполнено утренними звуками
Десять минут спустя — мыслетишина
* * *
Утро следующего дня
ФЛАВИЙ. Леонид!
ЛЕНЬКА. Да.
ФЛАВИЙ. Какого цвета «Ягуар» у вашего сокососа.
ЛЕНЬКА. Черного.
ФЛАВИЙ. Значит, это он.
ЛЕНЬКА. Что-то интересное?
ФЛАВИЙ. Он остановил машину, вышел, и стал рассматривать кактус.
ЛЕНЬКА. И?
ФЛАВИЙ. Подобрал, положил в машину, развернул ее и поехал обратно.
ЛЕНЬКА. Да-да, вижу. Это действительно он. Вылез из автомобиля и понес кактус в дом.
ЖОРА. Я тоже видел. Только это уже не кактус.
ЛЕНЬКА. А что это?
ЖОРА. Ну, не знаю. Кактусы все в колючках. А этот — лысый. Как теперь его назвать?
ЛЕНЬКА. Я знаю. Это не кактус. Это — контушактус!
ЖОРА.
ФЛАВИЙ.
ПРОФЕССОР. Ха-ха-ха!
КАЛИГУЛА.
ЛЕНЬКА.
КОНТУШЁВСКИЙ. Смешно вам? Ладно, ладно. Я вам всем отомщу…
Час спустя
ЛЕНЬКА. Жорик, тебе не видно второе окно слева на первом этаже?
ЖОРА. Нет.
ЛЕНЬКА. Ну, я тебе сейчас обрисую ситуацию. Кактус вставили в узкую и длинную вазу для цветов. Она стоит на подоконнике. Контушёвский теперь похож на орган, которым его зачали.
КОНТУШЁВСКИЙ. Сами вы органы. Нормально меня вкопали. Даже полили. Правда, тесновато корню, но это не страшно. Если доживу до весны, напьюсь крови бандитов, которую они называют соком. Я знаю — меня обязательно польют этим чудесным напитком.
ЛЕНЬКА. Вот сволочь, а?
КОНТУШЁВСКИЙ. Что, испугался? Так и будет. Никто вас не спилит. А старикашка — добренький…
ЖОРА. Ты глаза его видел?
КОНТУШЁВСКИЙ. Глаза, как глаза. Бледно-голубые.
ЖОРА. Они пусты, как душа твоей последней матери-алкоголички.
КОНТУШЁВСКИЙ. Она мне не мать. Скорее — очередной деревянный ствол. Так сказать, место промежуточной отсидки. А мать моя — пани Контушёвская, которая меня очень любила и говорила: «Юзеф, скушай ножку курочки, ведь ты сам ее зарубил. Значит, она в два раза вкуснее». Эх, мне тогда было семь лет. Как сейчас помню ее ласковые ручки, которыми она постоянно хлестала лицо своей служанки-украинки…
ЖОРА. Понятно, откуда ноги растут. Слушай, Контушёвский, а ты когда в первый раз убил?
КОНТУШЁВСКИЙ. Кого?
ЖОРА. Вообще.
КОНТУШЁВСКИЙ. В детстве мы дружили с Войцехом. Он был сыном пана Жичковского, имение которого находилось недалеко от нашего. Мы ездили в гости к ним, а они — к нам. Пока взрослые пили водку и другие вкусные напитки, мы с Войцехом играли в разные игры. Он был старше меня на три года, и имел небольшую острую саблю. Ее подарил ему отец в день рождения. Холопы доставали из крольчатника кроликов, и мы по-очереди отрубали им головы. Потом мой отец подарил саблю мне, и мы стали рубить кур.
ЛЕНЬКА. И уже тогда ты испытывал от этого возбуждение?
КОНТУШЁВСКИЙ. Нет. Отец частенько ездил пороть нерадивых крестьян. С десяти лет он стал брать меня с собой. Особенно он любил сечь крестьянок. Им задирали юбки… Тогда мне это и понравилось.
ЖОРА. Вот тебе и наследственность.
КОНТУШЁВСКИЙ. Причем здесь мои родители? Они были такими же, как все.
ЖОРА. Получается, что шляхта — сборище садистов. Это логический вывод, обобщающий сущность твоих воспоминаний.
КОНТУШЁВСКИЙ. Да пошли вы все к зятю под секатор!
ЖОРА. Отключился.
ЛЕНЬКА. Видишь там, вдалеке, за перекрестком?
ЖОРА. Да. Дерево упало. И шум какой-то знакомый. Напоминает звук работающей бензопилы.
ЛЕНЬКА. Эй, Профессор!
ПРОФЕССОР. Да.
ЛЕНЬКА. Началась вырубка?
ПРОФЕССОР. Ты не ошибся.
ЛЕНЬКА. Это хорошо. Но у меня вопрос.
ПРОФЕССОР. Спрашивай.
ЛЕНЬКА. А Контушёвского будут пилить?
ПРОФЕССОР. В этот раз да. Вместе со всеми. Только, наверное, не пилить. Скорее — резать.
КОНТУШЁВСКИЙ. Опять издеваетесь?
ПРОФЕССОР. Да.
КОНТУШЁВСКИЙ. Когда это закончится?
ПРОФЕССОР. Скоро. Но потом мы все равно встретимся.
КОНТУШЁВСКИЙ. Я давно это понял. И меня радует то, что хоть иногда можно от тебя отдохнуть. Либо ты отсутствуешь, либо я. Правда, редко, но все же… Обидно, что я
(впрочем, не только я) попал в зависимость к мерзавцу, каковым являешься ты. Мне неведома форма этой зависимости и ее цель, но то, что она существует, понятно даже таким недоумкам, как бандиты. Хотелось бы, конечно, выбраться из этого круга, но боюсь, что это невозможно. Сия мысль навевает печаль…
