— Что, мастеру Бэде вздумалось облегчиться? — шепотом поинтересовался он.
— Да нет вроде, — ответил сосед. — Я его все утро не видел. Может, альгарвейцы его погнали камни таскать.
— Пускай сам розог попробует, — заметил Эалстан.
Зрелище подвергавшейся насилию каунианки взволновало его. Мысль о том, что на принудительные работы могли забрать школьного учителя, не вызывала никакого смятения.
В комнату вошел какой-то незнакомый тип — фортвежец и вовсе не мастер Бэда, хотя в руке он сжимал такую же указку.
— Меня зовут мастер Агмунд, — объявил он. — С сегодняшнего дня по приказу оккупационных властей занятия классическим каунианским отменяются, поскольку сие наречие признано бесполезным, как будучи устарелым и старомодным, так и потому, что народы каунианского происхождения вознамерились коварно погубить Альгарвейское королевство.
Шпарил он, словно по бумажке. У Эалстана отвалилась челюсть. Мастер Бэда и другие учителя каунианского вколотили в него — подчас в буквальном смысле слова — что любой мало-мальски культурный житель Дерлавая обязан, вне зависимости от происхождения, владеть древним наречием свободно. Что же они — лгали все время? Или у альгарвейцев свои соображения на этот счет?
Агмунд тут же ответил на незаданный вопрос:
— Вместо этого вас будут учить альгарвейскому. Мне выпало стать вашим преподавателем по этому предмету. Будем знакомы.
Одноклассник Эалстана, парень по имени Одда, вскинул руку.
— Учитель, — поинтересовался он, когда Агмунд кивнул, — а от солдат в городе мы учиться языку не можем? Вот, например, устойчивый оборот «За сколько переспать с твоей сестрой?» я уже могу повторить.
В классе воцарилась гробовая тишина. Эалстан уставился на товарища, восхищенный его смелостью. Агмунд тоже уставился, но с иным выражением лица. Надвинувшись на Одду, он устроил ослушнику такую порку, какой Эалстану видеть еще не доводилось.
— Мой юный умник, — заметил Агмунд по ходу дела, — будь твои слова вполовину так смешны, как тебе кажется, они были бы вдвое смешней, чем на самом деле.
Когда наказание закончилось, начались уроки. Агмунд оказался вполне способным преподавателем и альгарвейским владел вполне свободно. Эалстан послушно повторял слова и фразы по указке учителя. Учить альгарвейский он совершенно не желал, но получить розог юноше хотелось еще меньше.
Тем вечером они с Сидроком, перебивая друг друга, рассказали историю с Оддой за семейным столом.
— Мальчик поступил отважно, — заметил отец Сидрока.
— Точно, дядя Хенгист, — согласился Эалстан.
— Отважно, да, — промолвил отец, переводя взгляд с Эалстана на Сидрока, а потом на брата. — Отважно, но глупо. Парень пострадал за это, как вы с двоюродным братом рассказали, и, если меня не обманывает предчувствие, его страдания еще не окончены. А страдания его семьи только начинаются.
Хенгист хрюкнул, словно от удара под дых.
— А ты прав, скорей всего, — проговорил он. — Конечно, этот их новый учитель — альгарвейский лизоблюд. Все, что услышит он, узнают и рыжики. — Он ткнул пальцем в грудь Сидрока. — Мы и так довольно страдали. Что бы вы ни думали об этом новом учителе, держите свое мнение при себе. Не позволяйте ему догадаться, или мы все поплатимся за это.
— Не такой он противный. — Сидрок пожал плечами. — Да и альгарвейский учить куда проще, чем старинный каунианский.
Хенгист имел в виду совсем другое. Эалстан, в отличие от Сидрока, понял это. Оказалось, что оккупация — это когда приходится понимать такие вещи. Если Сидрок этого не усвоит очень скоро, то пожалеет об этом — он и все вокруг него.
Мать Эалстана поняла.
— Берегите себя, мальчики, — проговорила Эльфрида.
Это тоже был хороший совет.
Следующим утром Одды на занятиях по альгарвейскому не было. И вообще он в школу не пришел. И на следующий день тоже. Больше Эалстан с Сидроком его не видели никогда. Юноша усвоил урок. И очень надеялся, что его двоюродный брат поймет.
* * *
Царь Шазли отправил в рот последний кусочек пирога с изюмом и фисташками, облизнул пальцы и глянул на Хадджаджа из-под опущенных ресниц.
— Похоже, что конунг Свеммель все же не собирался нападать на Зувейзу, — заметил он.
Когда сюзерен переходил к делу, Хадджаджу приличия не мешали поступить так же, невзирая на то, что его пирог лежал на тарелке недоеденным.
— Скажите верней, ваше величество, что конунг Свеммель пока не собирался нападать на Зувейзу, — отозвался он.
— Ты говоришь это даже после того, как Ункерлант и Альгарве разделили между собой Фортвег, как человек ломает напополам очищенный апельсин, чтобы поделиться с другом?
— Да, ваше величество, — ответил его министр иностранных дел. — Если бы конунг Свеммель намеревался оставить Зувейзу в покое, мы не замечали бы постоянных провокаций на границе. И посол его в Бише не врал бы, что Ункерлант не имеет к ним никакого отношения. Когда Свеммель будет готов, он сделает что решил.
Шазли потянулся к чашке, но в последний миг передумал и ухватился за кубок с вином.
— Признаюсь, — выговорил он, сделав глоток, — я не жалею, что король Пенда предпочел бежать на юг, а не явился сюда.
Хадджадж тоже выпил вина. Представив фортвежского короля изгнанником в Бише, любой зувейзин попытался бы утопить эту мысль в вине, а то и затуманить гашишем.
— Мы едва ли могли бы отказать ему, ваше величество, если бы хотели сохранить мужество, — промолвил он и, не дожидаясь, пока царь заговорит, добавил: — И не могли бы принять, если бы хотели сохранить головы на плечах.
— В твоих словах ничего, кроме истины. — Шазли осушил кубок. — Ну теперь пусть за него тревожится Янина. Прямо скажу: словами не передать, как я рад, что это королю Цавелласу придется объяснять ункерлантцам, как Пенда оказался изгнанником в Патрасе. Лучше ему, чем мне. И лучше Янине, чем Зувейзе.
— Воистину так. — Хадджадж по мере сил попытался изобразить на своем узком, костистом живом лице мрачное выражение, от природы присущее скуластым физиономиям ункерлантцев. — Для начала Свеммель потребует от Цавелласа выдать ему короля Пенду головой. Потом, когда Цавеллас откажет, возьмется копить войска у границы с Яниной. А после того, — министр иностранных дел Зувейзы пожал плечами, — начнет, полагаю, вторжение.
— На месте Цавелласа я бы посадил Пенду на корабль или на спину дракона, отбывающего на Сибиу, в Валмиеру или Лагоаш, — заметил Шазли. — Быть может, Свеммель еще простит ему, что тот приютил Пенду ровно на столько, чтобы сплавить с рук.
