— Ваше величество — конунг Свеммель никому и ничего не прощает, — ответил Хадджадж. — Он доказал это после Войны близнецов — а ведь то были его соотечественники.
Царь Шазли хмыкнул.
— И тут, должен признаться, в твоих словах ничего, кроме истины. Все, что творил конунг с тех пор, как твердо воссел на ункерлантском троне, подтверждает их. — Он снова потянулся за кубком, так стремительно, что звякнули золотые браслеты на царской руке, и, обнаружив, что кубок пуст, подозвал служанку, чтобы та наполнила кубок из широкогорлого кувшина.
— О, спасибо, красавица, — рассеянно бросил царь, глядя, как служанка, покачивая бедрами, выходит, и вновь обратился к Хадджаджу: зувейзины видели слишком много обнаженной плоти, чтобы та могла отвлечь их надолго. — Если, как ты полагаешь, мы следующие в списке Свеммеля, что можем мы сделать, дабы предупредить нападение?
— Сбросив пару ядер на его дворец в Котбусе, можно было бы получить некоторый результат, — сухо молвил Хадджадж. — Сверх того, как должно быть прекрасно известно вашему величеству, возможности наши несколько ограничены.
— Должно быть известно. Должно! — Шазли скривился. — Будь мы роднею по крови иным народам, населяющим Дерлавай, нам легче было бы отыскать себе союзников среди них. Вот будь ты, Хадджадж, бледнокожим и светловолосым каунианином…
— Будь я каунианином, ваше величество, — взял на себя смелость перебить монарха (не очень большую, надо сказать, смелость при таком снисходительном царе, как Шазли) его министр, — я бы давно преставился в нашем климате. Не чудо, что древняя империя кауниан торговала с Зувейзой, но никогда не пыталась основать здесь колонию. И, что еще важнее, у нас нет границ с иными державами, кроме Ункерланта.
— О да! — Шазли глянул на Хадджаджа так, словно в том была вина самого министра — а может, Хадджаджу просто померещилось от долгого общения с ункерлантцами. — От этого искать союзников нам становится еще тяжелей.
— Никто не поднимется с нами против Ункерланта, — заключил Хадджадж. — Фортвег мог бы, но Фортвега, как мы видели, как мы только что обсудили, более не существует.
— И, как мы видели, Ункерлант и Альгарве разделили между собой державу так же легко, как двое мясников — тушу верблюда, — недовольно заметил Шазли. — Я надеялся на лучшее — с нашей точки зрения лучшее и худшее — с их.
— Я тоже, — признался Хадджадж. — Король Мезенцио может переупрямить самого конунга Свеммеля, дай ему хоть полшанса… Но Альгарве окружена врагами так плотно, что Мезенцио волей-неволей вынужден поддаться здравому смыслу.
— Какое неудачное положение… — Шазли задумчиво примолк. — Правда, Мезенцио более не приходится тревожиться за свои западные границы, и у него появляется простор для маневра.
— Позволю себе поправить ваше величество, но у короля Мезенцио на западных границах всего лишь завершилась война, — заметил Хадджадж. — Имея в соседях Ункерлант, только глупец может безмятежно взирать на свои рубежи.
— И в этом ты, без сомнения, прав, Хадджадж, — признал царь. — Оцени в качестве примера, в каком восторге пребывает наше величество, имея в соседях Ункерлант. Да и Альгарве не в лучших отношениях с ним. Можно ли надеяться использовать это обстоятельство в наших целях?
— Да будет известно вашему величеству, что я уже имел определенного рода беседу с альгарвейским послом в Бише, — ответил Хадджадж. — Боюсь, однако, что маркиз Балястро не смог меня обнадежить.
— А что Елгава и Валмиера? — поинтересовался Шазли
— Проявляют сочувствие. — Хадджадж поднял бровь. — Однако сочувствие стоит своего веса в золоте.
Царь Шазли поразмыслил над этим мгновение и расхохотался. Смех прозвучал невесело.
— Кроме того, — продолжал министр, — каунианские державы не только вовлечены в войну с Альгарве, но и расположены на другом краю света.
Вздохнув, Шазли осушил второй кубок.
— Если король Мезенцио являет собой нашу единственную надежду на спасение, значит, дела наши и вправду плохи.
— Это слабая надежда, — предупредил Хадджадж. — Почти, должен заметить, несуществующая. Балястро ясно дал понять, что Альгарве не станет портить отношения с Ункерлантом, покуда на востоке и юге идет война.
— Лучше слабая надежда, чем никакой, — промолвил Шазли. — Почему бы тебе не нанести сегодня еще один визит почтенному маркизу? — При виде мученического выражения на лице своего министра иностранных дел царь расхохотался снова, в этот раз с искренним весельем. — Несколько часов в одежде не сведут тебя в могилу!
— Можно надеяться, ваше величество, — ответил Хадджадж тоном, ничего подобного не подразумевавшим.
Царь рассмеялся вновь и легонько хлопнул в ладоши, показывая, что аудиенция закончена.
Пока секретарь Хадджаджа беседовал по кристаллу с альгарвейским посольством, назначая время встречи, сам министр перебирал свой скромный гардероб. У него хранились пара свободных рубашек и килтов в альгарвейском стиле, точно так же, как имелись несколько пар рубашек и брюк — последние министр ненавидел всем сердцем — для встреч с послами Елгавы и Валмиеры. Облачившись в голубую ситцевую рубаху и плоеный килт, министр иностранных дел глянул в зеркало. Выглядел он точь-в-точь как в студенческие деньки. Хотя нет. Это костюм выглядел прежним. Владелец его изрядно постарел. Но маркиз Балястро будет доволен.
— Чего только не сделаешь ради родной страны, — со вздохом пробормотал Хадджадж.
О встрече с послом Альгарве секретарь договорился на конец дня. Хадджадж пришел точно вовремя, хотя альгарвейцы придавали меньше значения точности, чем жители Ункерланта или каунианских держав. Под дверями посольства стояли на страже потеющие в своих мундирах рыжеволосые охранники, в точности как их ункерлантские коллеги перед обиталищем посланника конунга. Альгарвейцы, однако, вовсе не собирались париться молча и недвижно. Они провожали взглядами проплывающих мимо симпатичных темнокожих девушек, покачивали бедрами и выкрикивали непристойности то на своем языке, то на тех обрывках зувейзинского, что успели усвоить.
Девушки проходили мимо, делая вид, будто не слышат. Столь явное восхищение женскими прелестями среди зувейзин не приветствовалось. Впервые попав в альгарвейский университет, Хадджадж был просто шокирован. Там, впрочем, брошенные сгоряча слова не могли посеять зерна кровной мести. Альгарвейские девицы только хихикали, а порой отвечали юношам той же монетой. Это будущего министра тоже шокировало.
Ныне Хадджаджа не так легко было смутить.
