Маяковский, хотя и не пользовался любовью, шарлатаном определенно не был. Он делал такое, чего Квентин ни разу не видел в Брекбиллсе и что, вполне возможно, не делалось уже много веков. Однажды он продемонстрировал чары, обращающие вспять энтропию — им, правда, не разрешил повторять. Разбил стеклянный шар и восстановил заново, точно фильм назад прокрутил. Восстановил лопнувший газовый баллон и вновь наполнил его атомами гелия, извлекая их порой из зрительских легких. Без зазрения совести умертвил камфарой паука и, наморщившись от натуги, вернул его к жизни. Несчастное, непоправимо травмированное насекомое сделало несколько кругов по столу и уползло в угол, а Маяковский перешел к новой теме.
Месяца через три после начала семестра он велел студентам превратиться на день в полярных лис. Странный выбор — они уже превращались в млекопитающих, и это было не труднее, чем трансформация в птиц — но лисий день, надо признаться, доставил им массу удовольствия. Квентин тут же понесся на четырех лапах по снежной равнине, что из-за быстроты бега и близости к земле напоминало реактивный полет на небольшой высоте. Канавки и валики на снегу выглядели как горы и пропасти; он перепрыгивал через них, обегал их, проскакивал насквозь. При каждом повороте его заносило, он поднимал высокий снежный фонтан, и вся стая валилась на него с радостным визгом и тявканьем.
Квентин совсем забыл, что такое общая радость — так заблудившийся спелеолог забывает, что такое солнечный свет, и начинает думать, что ничего такого в природе не существует. Они гонялись друг за другом до потери дыхания, катались в снегу — в общем, вели себя как полные идиоты. Квентин своим маленьким лисьим мозгом безошибочно определял, где кто. С неправильным прикусом — Элиот, голубовато-белый толстячок — Джош, маленькая большеглазая лисичка — Элис.
Набесившись вдоволь, они стали играть, гоняя льдинку носом и лапами. Цель игры оставалась неясной, но каждый накидывался на льдинку как ненормальный, пока ее не отбирал у него кто-то другой.
Зрение у полярных лис не особенно острое, зато нюх просто невероятный. Квентин даже в свалке определял однокашников по запаху, и постепенно один из них — резкий, мускусный, скунсовый — стал пересиливать все остальные. Человек счел бы, что пахнет кошками, но лиса-Квентина он притягивал как наркотик. Улавливая этот запах каждые пару минут, он трепыхался, как попавшая на крючок рыба.
Он продолжал играть, но игроков оставалось все меньше. Элиот улепетнул в снежные дюны, льдинку теперь гоняло всего десять лис, потом их осталось восемь. Куда это они? Взлаял лисий мозг Квентина.
И что это за охренительный запах, который все время бьет ему в нос? Вот, опять! На этот раз он нашел источник и сунул морду в ее мех по самые уши: то, что осталось от его сознания, все это время подсказывало ему, что так пахнет Элис.
Это было против всяческих правил, но нарушать правила не менее приятно, чем подчиняться им — как он раньше не понимал? Лисы совсем забросили льдинку и возились друг с другом, как он и Элис. Лисьи гормоны и инстинкты захлестывали остатки человеческого мышления.
Он вцепился зубами в густой мех у нее на шее. Ей как будто не было больно, а если и было, то удовольствие в этом тоже присутствовало. Сам он уже не мог остановить того, что творилось с ним, а если и мог, то зачем? Только люди сдерживают себя; живой жизни это противно, и веселый маленький лисий мозг может лишь презирать такие понятия.
Темный лисий глаз Элис закатился от ужаса и тут же зажмурился от наслаждения. Их частое дыхание белело, смешивалось и таяло в воздухе. Ее белый мех был жестким и гладким одновременно. Она тявкала каждый раз, когда он погружался в нее — где уж тут останавливаться.
Снег жег их, как горячие угли, и они отдавались поглощавшему их огню.
Их очередной завтрак, на взгляд постороннего наблюдателя, мало чем отличался от предыдущих. Молодые люди в белом, не разговаривая и не глядя друг на друга, усаживались за стол и поедали то, что перед ними поставили. Квентину, однако, казалось, что он перемещается по Луне: гигантские замедленные шаги, звенящая тишина, вокруг вакуум, миллионы телезрителей. Он старался ни на кого не смотреть, в особенности на Элис.
Она, сидя через три человека от него, без всяких эмоций ела свою овсянку. Он и через световой год не догадался бы, о чем она думает, зато хорошо знал, что на уме у других. Это происходило на открытой местности, как-никак. У всех на глазах. Или они все занимались тем же? Лицо у него горело. Он не знал даже, была ли Элис девственницей и осталась ли ею, если была.
Все было бы куда проще, если б он понял, в чем смысл. Может, он любит Элис? Он стал вспоминать то, что чувствовал к Джулии — нет, ничего похожего. Они просто потеряли контроль над собой. И не они даже, а их лисьи тела. Незачем принимать это близко к сердцу.
Маяковский восседал во главе стола. Он знал, что так будет, думал Квентин, яростно тыкая вилкой в сырные хлопья. Если группа юнцов, два месяца протомившихся в одиночестве, превращается в глупых похотливых животных, ясно, что будет дальше.
Извлек Маяковский какое-то удовольствие из всего этого или нет, умысел у него, как выяснилось на следующей неделе, безусловно имелся. Квентин сосредоточился на учебе, как лазер, лишь бы только ни на кого не смотреть и не думать о том, что по-настоящему важно — например, что он все-таки чувствует к Элис и кто занимался с ней сексом на льду, он или лис. Продираясь сквозь новый массив Условий и Исключений, он забивал этой мурой и без того перенасыщенный мозг.
Скудная антарктическая палитра вводила студентов в групповой транс. Дрейфующий снег открыл ненадолго низкую сланцевую гряду, единственную топографическую деталь в безликом пейзаже. Все смотрели на нее с крыши, как в телевизор. Квентину это напомнило пустыню в «Блуждающей дюне» — господи, он целую вечность не вспоминал о Филлори. Может, и вся его прошлая жизнь была только страшным сном? Мир в его воображении был сплошной Антарктидой — бесцветный континент расползся, как раковые метастазы, по всему глобусу.
Все они малость свихнулись, хотя и по-разному. Некоторые помешались на сексе. Из-за полной атрофии высших функций они, пусть и не буквально, превратились в животных, контактирующих без помощи слов. Пару раз по вечерам Квентин натыкался на импровизированные оргии; участники собирались в пустом классе или в чьей-нибудь комнате, совсем или наполовину скидывали белую форму и наяривали молча, с остекленевшими глазами. Однажды он заметил там Дженет. Посторонние не изгонялись и даже приветствовались, но Квентин не присоединялся и не смотрел. Он просто уходил, чувствуя свое превосходство и почему-то гнев — возможно, на ту часть себя, которая мешала ему поучаствовать. Элис он, к невероятному своему облегчению, в этой компании не видел ни разу.
