— Ну, напугать может и пресса.
— Но не так, — возразил я. — Сообщение в новостях может расстроить кого-то, лишить покоя. Но по тем, кто находился на конвент, кто знал пострадавших, кто был в том же здании, — по ним это ударит сильнее. Для них это — настоящая опасность. Нечто реальное.
— Если нападавший так опасен, им стоит его бояться, — заметила Мёрфи.
— Если не считать того, что их страх привлечет к себе того самого нападавшего, — сказал я. — Собственно, если страха будет много, это привлечет не одного его, а и других хищников такого рода.
— Других? — Мёрфи застыла на месте.
— Так капля крови в воде привлекает акул, — сказал я. — Только вместо того чтобы сосредоточиться на конвенте, потенциальные жертвы окажутся рассеяны по всему Чикаго. Пока единственное наше преимущество заключается в том, что мы примерно знаем, где эта тварь нанесет следующий удар. Если конвент закроют, мы лишимся этого преимущества.
— И следующий шанс сесть ему на след представится тогда, когда появится новый труп... — Мёрфи тряхнула головой. — Чем могу помочь тебе я?
— Пока подбрось меня домой. Мне нужно посоветоваться и... — Я вдруг стиснул зубы. — Вот блин, чуть не забыл.
— Что?
— У меня встреча за ленчем, которую нельзя пропускать.
— Важнее этого? — удивилась Мёрфи.
— Не могу перенести, — буркнул я. — Дела Совета. Возможно, и важнее.
Она покачала головой.
— Ты взваливаешь на себя слишком большую ответственность, Гарри. Ты всего лишь человек. Хороший человек, но твои возможности не безграничны.
— Вот что случается, когда я не в кожаной куртке, — хмыкнул я. — Людям начинает казаться, будто я не сверхгерой.
Она фыркнула, и мы пошли к ее машине.
— Я серьезно, — сказала она. — Ты же не можешь быть одновременно везде. И не можешь помешать случиться всему плохому.
— Это не значит, что не надо и пытаться, — возразил я.
— Возможно. Но ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Ты прямо разрываешься из-за этого. Как та девушка. — Она мотнула головой в сторону реанимационного корпуса. — Мне больно смотреть на тебя. У тебя достаточно неприятностей и без того, чтобы биться лбом в дела, с которыми невозможно справиться.
Я пожал плечами и молчал, пока мы не вернулись к машине.
— Я просто не могу, — произнес я. — Не могу видеть, как люди страдают вот так. Ненавижу.
Мёрфи посмотрела на меня в упор и кивнула.
— Я тоже.
Мыш ткнул меня головой в ногу и привалился, грея своим телом.
Это успокаивало. Мы забрались втроем в машину Мёрфи и поехали выслеживать неизвестно кого. Неизвестно — по крайней мере до встречи с Летним Рыцарем.
Я попросил Мёрфи высадить меня в паре кварталов от моего дома, чтобы Мыш хоть немного размял лапы. Он, похоже, не возражал против такого решения и с энтузиазмом, проявлявшимся в оживленных движениях хвоста, обнюхивал придорожные кусты. На всякий случай я время от времени оглядывался, но незнакомый наблюдатель больше не показывался. Конечно, он мог действовать и не в одиночку, однако других подозрительных людей или машин я тоже не обнаружил. Впрочем, я продолжал от греха параноидально озираться по сторонам до тех пор, пока мы не дошли до моего старого дома и не спустились по ступенькам к двери.
Я пробормотал заклинание, нейтрализующее обереги, которыми я укрепил свое жилье вскоре после начала войны с Красной Коллегией. Потом щелкнул ключом, повернул дверную ручку и со всех сил двинул стальную дверь плечом.
Дверь приоткрылась на пять или шесть дюймов. Я толкнул ее еще несколько раз, отворив хотя бы для того, чтобы протиснуться боком, вошел, впустив Мыша перед собой, и почти ткнулся носом в ствол обреза.
— Эта штука противозаконна, знаешь ли, — заметил я.
Томас насупился на меня поверх мушки и опустил ружье. Я услышал металлический щелчок — он поставил обрез обратно на предохранитель.
— Ты бы лучше дверь починил. Каждый раз, когда ты ее открываешь, грохот как от штурмовой бригады.
— Ой, да ну, — отозвался я, отстегивая Мыша с поводка. — Один раз-то всего пережили осаду, и уже такая паранойя.
— Ну что я могу сказать. — Он повернулся и сунул обрез в объемистую спортивную сумку, стоявшую на полу у входа. — Как-то я никогда не мечтал сыграть роль в ужастике с зомби.
— Не говори ерунды, — сказал я. Мистер пулей пересек комнату и в знак дружеского приветствия врезался всей своей тридцатифунтовой тушей мне в ноги. — Кино было мое. Ты был копьеносцем. Типа роль второго плана.
— Спасибо на том, — хмыкнул он. — Пиво будешь?
— Еще бы.
Томас склонился над ледником. На нем были джинсы, туфли и белая хлопчатобумажная футболка. Я покосился на сумку и нахмурился. Его сундук — старый армейский инвентарный ящик — стоял, запертый, на полу рядом с сумкой. Вокруг них разместились, как мне показалось, все личные пожитки Томаса. Он вернулся ко мне, держа в руках пару запотевших бутылок Макова пива и ловким движением больших пальцев сорвал крышки.
— Мак убил бы тебя, если б узнал, что ты его охлаждаешь.
Я взял у Томаса бутылку, вглядываясь в его лицо. Как обычно, оно выдало очень немного.
— Лучше бы Мак пришел и установил сюда кондиционер, если хочет, чтобы я пил его пиво теплым в разгар лета.
Томас усмехнулся. Мы чокнулись бутылками и сделали по глотку.
— Уходишь, — произнес я, помолчав немного.
Он молча сделал еще глоток.
— Ты мне ничего не хочешь сказать?
Он пожал плечами и кивнул в сторону лежавшего на каминной полке конверту.
— Мои новые телефон и адрес. И еще там немного денег тебе.
— Томас... — начал я.
Он снова отхлебнул пиво и мотнул головой.
— Нет, возьми. Ты сам предлагал мне пожить здесь до тех пор, пока я не стану на ноги. Я почти два года тут прожил. Я твой должник.
— Нет, — сказал я.
Он нахмурился:
— Гарри, пожалуйста.
С минуту я смотрел на него, раздираемый противоречивыми эмоциями. Часть меня по-детски радовалась, что маленькая квартирка снова будет принадлежать мне одному. Гораздо большая часть вдруг ощутила себя опустошенной, расстроенной. Но имелась и еще одна часть — эта радовалась за Томаса, гордилась им. С первого дня, как Томас поселился у меня, он оправлялся от полученных ран. Довольно долго я боялся, что отчаяние и самоглодание раздавят его... в общем, я понимал, что его желание жить самостоятельно — признак выздоровления. Ну и таким же признаком я мог считать возрождающиеся у Томаса гордость и уверенность в себе. Потому он и оставил деньги над камином. Я не мог отказаться от них, не уязвив при этом его гордость.
