Вождь народа Эйка, как и полагалось пленнику, без единой жалобы перенес зимние холода и весну. Миновал праздник святой Херодии, прошел день Марианы, первый день весны и первый день нового года, семьсот двадцать восьмого с момента произнесения блаженным Дайсаном Божественной Речи, Святого Слова, — за что и прозван был этот святой Провозвестником.
Однажды в замок прибыл гонец, которого проводили в личные покои графа. Пробыв там два часа, он на новой лошади умчался на юг. По замку начались перешептывания.
— Так это правда? К нам едет госпожа Сабела?
— Неужто граф присоединится к восстанию? И принесет ей присягу?
— Мы будем сражаться против короля?
— Не нашего короля! Генрих — король Вендара, в Варре он всего лишь наследник своего узурпатора-деда.
Алан набрался мужества и в день святой Розины (что за неделю до дня Марианы) задал брату Агиусу несколько вопросов.
— Простите меня, почтенный брат, но должен ли я возвращаться в деревню, когда истечет мой год?
— Твой год? — Агиус опешил. Он перелистывал страницы Святой Книги, не читая их.
— Год моей службы. Через две недели будет день святой Эзеб.
Агиус нахмурился.
— Если хочешь вернуться, поговори с кастеляншей Дуодой. Это ее компетенция, а не моя. И конечно, решение зависит и от твоей тетушки. Но я не думаю, что граф Лавастин распустит ратников в этом году.
— Я не хочу домой, — быстро сказал Алан, боясь, что его неправильно поймут. Он не готов был вернуться в Осну и в самом деле хотел остаться. Не было ли это предательством по отношению к отцу и тете оставаться здесь так долго, в то время как его руки были нужны дома? Но они ведь всего только найдут ему другой монастырь. Агиус пристально смотрел на него. Алан задал второй вопрос:
— Правда ли, что к нам едет принцесса Сабела?
— Да, это правда, — отвечал Агиус.
— Но мы не подготовились!.. — Он не договорил. Агиус был занят тем, что подрезал ножом фитиль на масляной лампе и, казалось, не слышал слов Алана. И неудивительно! Кровь Господня! Сюда, в замок Лавас, едет принцесса из рода королей вендарских и варрийских!
В тот вечер во время общего ужина в зале граф Лавастин встал с места и обратился к своим домочадцам. Речь была краткой.
— Я получил послание от ее высочества госпожи Сабелы, дочери Арнульфа Младшего, короля Вендара и королевы Беренгарии Варрийской, чьи имена мы неизменно поминаем в наших молитвах. Она шлет нам приветствия и в десятидневный срок будет в Лавасе вместе со своим мужем, Беренгаром Варрийским, дочерью Таллией и свитой.
Повариха тихо кипела у себя на кухне:
— Десять дней! Придется послать вас, мои мальчики, по деревням собрать всех поросей и овец. Надо хотя бы голов пятьсот. А где я достану столько вина и эля в это время года, я вас спрашиваю? А зерно? А цыплят? Одной репы надо будет привезти пять телег. Если хоть что-то осталось в погребах!
Кастелянша и ее люди отправились в окрестности, чтобы добыть провиант и фураж, необходимый для целой оравы слуг. Алан работал от рассвета до заката, перенося туда и сюда различные предметы, доставая что-нибудь нужное, строя новые времянки для слуг. Не было времени для тренировок, не было и занятий у брата Агиуса, Алан же нуждался и в том, и в другом.
* * *
Церковный колокол прозвонил, возвещая верующим о начале праздника Всепрощения. Алан поднялся с постели, накормил собак и напился дождевой воды из бочки. Из окна псарни видно было дорогу, ведущую в долину городка Лавас и к храму. Он видел людей — некоторые из них ползли на коленях, другие просто согнулись, третьи сложили руки на груди, и все двигались к церкви. Там брат Агиус должен был провести утреннюю службу, ибо диакониса Вальдрада была больна.
Как человек, приписанный к конюшням и складам, Алан сначала выполнял свои обязанности, а потом молился. Так и блаженный Дайсан в свое время должен был пострадать за грехи верных, чьим пастырем он был, а потом получил освобождение от земной бренности и сквозь семь сфер вознесся прямо к сердцам Господа и Владычицы.
Кто-то смотрел на него. Алан обернулся. Это был вождь эйка. Его волосы, белые, как снег, странно светились на фоне потемневших от времени деревянных стен. Интересно, спал ли он когда-нибудь? Алану начинало казаться, что нет.
Мастер Родлин не отдал никаких распоряжений относительно пленника. Все ушли на службу. Но разве вождь варварского народа не поклонялся богам, пусть даже и ложным? И Алан решил, что будет благочестивым поступком накормить его. Он принес пищу, предназначенную для заключенного, и, пока тот ел, Алан заговорил голосом тихим и спокойным, стараясь не напугать варвара. Он рассказывал о жизни и деяниях блаженного Дайсана и Круге Единства. В конце концов свет истинной веры должен достичь сердец всех тварей Господа. Разве святому Мартину и его сестре, святой мученице Плацидании, не удалось однажды обратить в истинную веру семейство гоблинов с горы Гаренц?
— В этот день мы вспоминаем о наших грехах, — говорил Алан. Ранним тихим утром голос его раздавался, словно эхо. Он слышал, как его слова переплетаются с рыком собак, грызущих кости. Вождь наслаждался едой, не издавая ни звука. — А затем семь дней молимся и постимся, как это делал блаженный Дайсан в пещерной церкви Саиса, священного города. Эти семь дней мы называем Экстасисом. Когда он покидал этот мир, как и просил в молитвах, взывая об искуплении грехов всех, кто мог только прийти в Круг Единства, очерченный Господом и Владычицей, душа его поднялась сквозь семь сфер, и на утро дня седьмого он вступил в Покои Света. И Господь со Владычицей в милосердии своем приняли его прямо в рай. Написано в «Деяниях святой Теклы», Теклы Свидетельницы, что вся церковь, где он молился, внезапно осветилась светом Божьей милости, таким ярким, что видевшие ослепли и прозрели семь дней спустя. Но блаженный Дайсан уже ушел, пребывая в Покоях Света. В день Преосуществления мы празднуем и веселимся, ибо все можем получить милость Наших Господа и Владычицы.
Как и собаки, вождь любил недоваренное мясо, доедал каждую крошку и кости. Наконец он поднял голову и облизнул губы. Запах его тела напоминал затхлый запах замурованных пещер, запах камня.
И он заговорил:
— Халан!
Алан удивился, отступив на два шага, но тут же кинулся к вождю и надел на его правую руку цепь.
— Халан, — проговорил эйкиец, не сводя с него глаз. Его высокий голос напоминал звук флейты.
«Он пытается перетянуть меня на свою сторону, — подумал Алан. И вздрогнул. — Странное произношение — Халан!»
— Меня зовут Аланом, — сказал он нерешительно, не уверенный в том, что правильно понял цели пленника. — Я Алан, сын Генриха. А у тебя есть имя?
