Кобыла снова показала, кто хозяин положения. Телега опасно накренилась, из-под рогож вывалилась белая женская рука. По всему обитаемому миру обронить мертвеца на землю означает дурное предзнаменование. Тот непременно обречен восстать из гроба упырем.
– Животина не привыкла. Боится, – сказал Мэд. – А ты ее хлещешь почем зря.
– Других на конюшне не осталось, вот и пришлось брать какую ни попадя, – устыдился мужик. – А я чего? Мне сказано забрать померлую и в приют доставить.
Малаган как бы из праздного любопытства откинул грубую холстину. Молодая женщина, черноволосая, светлокожая, без видимых примет насилия.
– Траванулась, болезная, от несчастной любви. Шибко сохла по заезжему наемнику, а тот возьми и подайся кудысь за море. А энта дурища на себя руки наложила. Ага!
– И родня ее не забрала?
– Нетути у ней никого в Уриссе. Жила в одиночку, а ляжет в братскую могилу с нищими да бродягами.
На ночь глядя никто не станет заниматься погребением, а на рассвете все будет так, как сказал кладбищенский служитель.
– Тут нет, а где-то, может, и есть семья, отец-мать, а то и детишки.
– Може, и есть кто, но то никому не ведомо, – пожал плечами возница.
– А как звали ее?
– Ты чего полегче спроси, мил человек. Откуда мне знать?
– И то верно, – согласился Мэд.
Пожелав благополучно доставить покойницу, Малаган заспешил домой.
Безымянная самоубийца внешне ничем не напоминала Джасс. Близко посаженные глаза, вздернутый нос, пухлые маленькие губы, округлые щеки. При жизни она, должно быть, считалась красоткой. И вот поди ж ты, из-за любви, из-за какого-то наемника… Ради любви надо жить, а не умирать.
Озарение, постигшее Мэда Малагана, было сродни удару молнии с ясного неба посреди погожего дня.
Видно, Пестрые боги, позабыв о старых раздорах, скинулись в общую копилку чудес и образовали триумвират. Слепая Каийя, Турайф и Сурабай – удача, встреча и искушение накинулись на эрмидэйца, подталкивая его под локти, нашептывая на ухо и подговаривая на рискованную авантюру. Вот и не верь после этого в силу полузабытых богов.
– Ты – безумец! – ужаснулся предложению Торвардин, который смотрел на магию с нескрываемым предосуждением, доставшимся в наследство от чароустойчивых предков. – А если ничего не выйдет и ты убьешь ее?
– Джасс и так умрет, – жестко заявил Мэд. – Не сегодня, так завтра. Пророчество Матери Танян вот-вот сбудется.
– Ты думаешь, если Альс бросился на помощь Сийгину, то вышло, что он предпочел лангу?
– Выходит, что так. Мы с тобой живы, и зуб на откуп даю, что Сийгин с Пардом тоже не так уж плохо себя чувствуют. А Джасс… умирает.
– И ты считаешь, что сделав… Святое Вечное пламя, я даже выговорить это не могу… Ты считаешь, что тогда Пророчество исполнится формально, сила его иссякнет сама по себе?
– Пророчество – штука хитрая… Если хоть один человек искренне поверит в то, что оно сбылось… А еще лучше, если сам Альс… – сказал Малаган и осекся под взглядом тангара, полным ужаса и сочувствия.
– Воистину, Мэд, ты умудрился заложить ростовщику собственное сердце.
Пожалуй, эрмидэйцу стоило обидеться на друга и соратника. А может, и со всей дури дать в рожу. Если бы Торвардин не сказал что-то очень похожее на правду. Как долго еще Мэд сумеет оставаться по эту сторону человечности? Как долго сможет удержаться от последнего шага, превращающего человека в чародея? Каждый, кто получил свою силу во взрослом возрасте, а не вырос вместе с ней постепенно, обречен потерять ровно столько же, сколько приобрел. Когда ничто, кроме побед на колдовском поприще, не радует, когда мир сужается до тесного коридорчика, а ты еще помнишь его огромным и многоцветным, начинаешь потихоньку сходить с ума. Вот почему маги никогда не берут в ученики подростка старше тринадцати лет. Пусть лучше подождет до нового рождения, чем безвозвратно искалечит душу неутолимой гордыней.
– И все же попробую. Ты со мной? – требовательно спросил Мэд.
И Тор согласился. Он безропотно принес Джасс в приют – неказистую пристройку к урисскому храму Куммунга, где находилась безымянная покойница. Причитая и кусая губы, донимая Малагана вопросами и даже пытаясь ставить какие-то собственные условия. Ну что с тангара возьмешь?
– Я чувствую себя… некромантом… преступником… осквернителем могил, – бурчал Торвардин.
– Прекрати причитать! Перестань! Джасс, ты меня слышишь? Ты меня видишь?..
Мэд тряс женщину, пока она не вынырнула из океана боли и не выдохнула через силу:
– Да…
«Это правильно! Продолжай цепляться за жизнь и не сдавайся!» – мысленно приказал Малаган.
Вот они лежат рядышком: мертвая и живая, красивая и не очень, брошенная и любимая, самоубийца и живучая. Одна – поджарая, словно отлитая из бронзы, другая – обыкновенная, слегка заплывшая жирком. Будь здесь Ириен, он бы подсказал Истинные Имена обеих женщин, и ноша Мэда стала бы на порядок легче, а задача проще. А так придется искать Отражения. Отыскать то, что объединяет двух женщин, очутившихся по разные стороны Грани. Женщин, которые настолько разнятся отношением к жизни и смерти.
В старую форму можно лить и олово, и золото. Да! Вот оно!
Мэд Малаган обрел требуемое Отражение еще до полуночи. Хороший знак. Спасибо тебе, слепая Каийя!
– Ну что ж, начнем, благословясь… Помни себя! – тяжело вздохнул Мэд, чувствуя, как на его плечи ложится тяжесть целого мира со всеми его морями и горами, пустынями и лесами, озерами и болотами, людьми, орками, тангарами и эльфами, кораблями, замками, городами и хуторами, храмами и капищами.
А как же иначе? В каждом человеке и нечеловеке заключен весь мир.
– А’аш ит да кариес тил’я о…
Хватило бы только дыхания не сбиться, потому что перепутать слова у Малагана и при огромном желании не получилось бы. Заклинание уже горело лазоревым огнем перед мысленным взором, порошком жгучего перца пекло на губах, едва только он выдохнул протяжное гортанное «А». Хитрые завитушки слов, нанизанные на стальную нить воли – ожерелье безумца.
Медленно, медленно
В тигле надколотом
Плавится старое
Грешное золото.
Плавится медленно
Зелено-молодо.
Золото чистое,
Чистое олово.
Где оно добыто?
Кем оно проклято?
В горне расплавится,
Сплющится молотом.
В медном союзе
И мастера волею,
Твердою бронзой
Очутится олово.
В жарком расплаве,
В воде и на холоде
Золото так и
Останется золотом.
Что было соткано,
То ныне порвано.
Что было брошено,
То ныне собрано.
Было ли… не было,
Станет по-прежнему.
Полдень горячий
Вьюгою снежною.
Что бы там ни было,
Как бы ни сталося —
Золото золотом
Вечно останется.
В какой-то момент обе женщины стали похожи друг на друга, как близнецы, вышедшие из одного чрева. Одинаковые, словно болванки-заготовки у кукольника. А потом та, что лежала под правой рукой Мэда, стала обретать черты самоубийцы, а другая – до боли знакомое, упрямое выражение лица Джасс.
