— Благодарю, — кивнул Бэкфилд. — Приму во внимание.
* * *
Первая неделя после Весенней Зари недаром зовется временем надежд. Птичий щебет и звонкая капель талых вод будят светлые чаянья в душах пастухов и мастеров, секретарей и бургомистров, и даже академических ученых. Профессор Николас Олли возлагал живейшие надежды на грядущие выборы императора — однако надежды совсем иного сорта, чем другие герои нашей истории.
Профессор Олли терпеть не мог, когда вельможи вмешивались в его работу. Все власть имущие жаждали из каждого открытия выжать сок в виде прибыли и влияния. Наука низводилась до роли рабыни двух господ: политики и военного дела. Душа профессора бунтовала против этой вельможной тирании. Однако нельзя сказать, что симпатии Николаса были на стороне народа. Он уважал народ, но абстрактно, издали. Подобным образом шиммерийцы уважают льва, нарисованного на гербе, хотя никогда не видели сего зверя наяву.
Профессор Олли изобретал устройства не ради использования людьми, а ради тончайшего искусства, выраженного в них. Силы природы виделись ему чем-то вроде клавесина или арфы: умелый музыкант, дергая за правильные струны, может извлечь из них красоту. Боги создали искровую силу: незаметную, неощутимую, зримо проявленную только в ярости грозовых молний. Но ученый с помощью своего интеллекта может выделить ее из невидимого мира, преобразовать, направить — и создать нечто удивительное. Правильный набор сопротивлений, индуктивностей и емкостей, правильная схема, спаянная чуткими пальцами студентки, — и вот дикая сила природы научилась запоминать слова, говорить и петь. Устройство профессора Олли нельзя было назвать иначе, чем шедевром.
Его работа требовала предельного сосредоточения, больших умственных усилий и очень много времени. Потому Николас Олли любил войны. Увлеченные взаимным истреблением, лорды забывали о науке и не вмешивались в дела университета. Пока гремела Северная Вспышка, и Серебряный Лис вел полки против Ориджина, профессор доводил до совершенства аппарат волны. Ему никто не мешал, кроме Феликса — тогдашнего ассистента. Этот олух то и дело норовил рассказывать новости с фронтов, потому ученый выгнал его и взял в помощницы Элис, равнодушную к военному делу. Когда Ориджин засел во дворце, половина Фаунтерры в ужасе бежала. Святые боги, как славно пошла работа! Улицы опустели, стало тихо, как зимой в лесу. Даже занятия в университете отменились, избавив Николаса от досадной нужды читать лекции. С утра до ночи, запоем он работал над портативным аппаратом волны, способным работать в поезде на ходу. Элис показала себя прекрасной ассистенткой: быстро понимала, что нужно, и с головой уходила в работу. Лишь иногда рассказывала что-нибудь о дворце: как любая девушка Фаунтерры, она была неравнодушна к Династии. В таких случаях Олли спрашивал одно:
— Как полагаете, милейшая, Ориджин еще долго удержит дворец?
Профессор мечтал: пускай осада продлится достаточно, чтобы я успел окончить работу!
Следующая война — Ориджина против Кукловода — дала ученому возможность начать новый проект: устройство звукозаписи. Теория была разработана ранее, но не проверена на практике за отсутствием подходящих по размеру деталей. Едва шумная дворянская братия убралась из столицы, Олли взялся за дело. Добавил к бюджетным средствам собственные сбережения; вместо привычной искровой мастерской обратился к ювелирам; всю сборку крохотных деталей доверил тонким девичьим пальцам. Как это всегда бывает, практика развалила теорию: первое устройство не сработало. Он нашел ошибку и построил новое; оно оказалось немногим лучше первого. Олли целиком переделал амплификатор, применил отрицательную обратную связь вместо положительной, заменил считывающую головку… И тут чертова война окончилась победой северян.
Профессор не имел ничего против кайров, ведь они никогда не мешали ему работать. Но победа Севера опечалила его своей внезапностью. Устройство было сырым, как белье из рук прачки, и лишь одно событие давало шансы его доделать: грядущие выборы владыки. Николас Олли всей душою надеялся, что ближайший год все дворянство только и будет думать, что о взаимных интригах в Палате. Как же грубо реальность разбила его надежды!
В кабине экипажа, уносящего их от ратуши, ученый сказал помощнице:
— Знаете ли, это уже выходит за рамки моих расчетов.
Элис легко перевела его слова с академического на поларийский: «Какого черта, Элис, ты дала эту статью?! Теперь Адриан будет гнать нас в хвост и гриву, а я не конь, чтобы трудиться в такой обстановке!» Она ответила извиняющимся тоном:
— Простите, но вы указывали на потребность в деньгах…
То было правдой. Эксперименты с устройством съели уже весь отпущенный бюджет и вторую дотацию от министерства, и личные сбережения профессора Олли, и даже посильный вклад Элис. Следовало обратиться к меценатам, однако ученый совершенно не умел просить. Говоря строго, он даже Элис не просил о помощи, а только сказал недели две назад:
— Конфликт экономики с физикой обострился до предела…
Студентка поняла намек и нашла способ привлечь финансирование. Статья в «Вестнике» очаровала Адриана. Теперь ученый мог получить любую помощь — но цена этой помощи оказалась непосильна.
— Простите, милая Элис, здесь виноват только я. Мне следовало точнее поставить задачу. Нам требуются деньги, но не в счет свободы. Становясь подневольной, наука умирает.
В хмуром молчании они подъехали к зданию физического факультета. Вход украшали изваяния ученых Праотцов и мозаичная модель вселенной. На гранитных ступенях, до блеска отполированных ногами студентов, дежурил привратник с важной бородой. Он помог профессору и помощнице сойти с экипажа, принял на себя багаж.
— Желаю здравия, ваша милость. Давайте поклажу, незачем вам самолично-то…
Войдя в здание факультета, профессор ощутил прилив сил. Все здесь дышало прохладным покоем чистого знания. Арочные своды в идеальной пропорции соотносились с высотою и шагом колонн. Узоры на стенах изящною ритмичностью наводили на мысли о волновых процессах. Витражные окна так искусно расщепляли солнечный свет, что в голове сами собой рождались фантазии о его природе и происхождении.
Широкие двери в правой стене холла вели в учебное крыло. То была темница замка науки, место исполнения тяжкой повинности — лекций. А слева располагался вход в светлицу и сокровищницу замка — лабораторное крыло. Бдительный сторож охранял его и не допускал туда ни посторонних, ни, упасите боги, студентов. Сторож поклонился Николасу, ученый ответил вежливым приветствием. В эту минуту топот ног возвестил окончание очередной лекции. Шумная стая студентов высыпала в холл, и ученый поспешил скрыться в лабораторном крыле. Элис задержалась, чтобы поболтать с однокашниками; бородатый привратник пошел за профессором, неся багаж. В дальнем конце коридора второго этажа Николас отпер дверь лаборатории, скинул на вешалку шубу и шапку, проскользнул между столов с оборудованием к своему секретеру. Еще в кабинете бургомистра профессор догадался об одной ошибке в схеме устройства, и теперь спешил проверить ее. Начальная ступень амплификатора, изображенная на восьмой странице чертежного блокнота, лежащего в верхнем ящике справа. Привратник торчал в дверях, пожирая глазами дивную машинерию, но Николас уже забыл о нем. Выдвинул ящик, сунул руку, убрал руку, посмотрел, поморгал. Задвинул ящик и выдвинул снова, будто надеясь получить иной результат…
— Ваша милость, куда вещи положить? — спросил привратник.
Николас Олли сказал тихо:
— Милейший, не в службу, а в дружбу прошу: пригласите констеблей. По всей видимости, меня обокрали.
В народе ходят притчи о рассеянных ученых. Профессор Николас не являл собою исключения: забывал имена и лица, мог потерять глорию в собственном кармане, путался в вопросе о том, когда будут выборы и кого, собственно, выбирают. Но когда касалось работы, этот человек был идеально точен. В своей лаборатории он помнил расположение каждой вещи с точностью до дюйма. Если ночью во времена осады вырубалась искровая машина факультета, профессор в кромешной тьме наводил порядок, возвращал в исходное положение все тумблера, обесточивал все, что должно быть обесточено, и лишь тогда уходил домой. Содержимое ящиков секретера имело систему, выверенную, как имперский архив. Однажды в нижнем ящике — «памятное и душевное» — Элис нашла театральную программку, прочла и положила не под страницу из «Голоса», а на нее. Профессор отчитал помощницу — вовсе не за то, что рылась в его вещах, а за неверный порядок укладки бумаг.
