Подняв глаза, Креслин оценивает взглядом его вычурного фасона рубашку, завитые светлые волосы и ровный загар, после чего отвечает:
— Возможно, все дело в том, что я не поднаторел в дипломатическом искусстве говорить много, но ни о чем.
Рыжеволосая молча улыбается.
— Ты сам себе противоречишь, поскольку снова почти ничего не сказал, — не унимается мужчина.
— Ты совершенно прав, но ведь мне и не нужно ничего говорить, а уж тем паче ничего доказывать, — парирует Креслин и, слегка отвернувшись от блондина, продолжает разговор уже с рыжеволосой: — Прошу прощения, милостивая госпожа, но Крыша Мира — не то место, где в ходу гладкие да льстивые речи, даже если дело касается консорта. Потому я не слишком искушен в уклончивых ответах.
С улыбкой, одновременно и насмешливой и смущенной, она склоняет голову:
— Я ценю твою прямоту, Креслин. Жаль, что ты не пробудешь здесь долго. Твои слова таковы, что… некоторым есть чему у тебя поучиться, — и добавляет, обращаясь к соседу с другой стороны: — Я не сомневаюсь, Дрерик, что в более непринужденной обстановке наш гость сказал бы куда больше.
Дрерик кивает и тут же спрашивает свою соседку слева:
— Доводилось ли милостивой госпоже слышать о слигонских гитаристах?
Креслин помнит о необходимости проявлять учтивость. Поэтому ему удается не скривиться. За внешней вежливостью речей Креслин ощущал скрытую иронию — и в голосе рыжеволосой, и в ответах Дрерика.
— А что ты скажешь о Сарроннине? Думаю, этот вопрос вполне безобиден, — смеется рыжеволосая, чье имя он так и не узнал.
— Насколько могу судить, — осторожно отвечает юноша, — край выглядит процветающим. Дороги, во всяком случае, содержатся прекрасно, а люди, которых мы видели по пути, не отрывались от своей работы. Но некоторые махали проезжающим, а это указывает на общее довольство.
— Тебе не откажешь в осторожности.
— Жизнь на Крыше Мира к этому приучает.
— Тем более что ты, как я понимаю, единственный мужчина, занимающий столь видное положение в рядах самого грозного войска Закатных Отрогов.
— Положение? — Креслин заливается смехом, на сей раз вовсе не деланным. — Милостивая госпожа, все мое «положение» определятся исключительно волей маршала.
— Но ведь ты консорт-правопреемник.
— Лишь пока маршал правит Западным Оплотом.
— Не вижу разницы.
Креслин пожимает плечами.
— Ну, если иметь в виду маршала и мою сестру Ллиз, то разницы, пожалуй, и вправду нет. Однако пост маршала не наследуется автоматически. И теоретически капитаны стражи могут избрать маршалом другую.
— И насколько это вероятно?
— Сейчас? Ну, сейчас вряд ли. Я полагаю, что эта традиция сохраняется на тот случай, если маршалом станет слабая женщина. Живущим за счет Предания необходима сила.
«Траммм!»
Одна-единственная нота взлетает с помоста, где расположилась тройка музыкантов в ярко-голубых туниках и штанах. Двое мужчин и женщина. С гитарами на коленях, но инструменты у них разной формы и разного размера.
По мере того как эта нота воспаряет к высокому, темному, обшитому деревом потолку, Креслин отмечает ее слабое, угасающее свечение. Отблеск золоченого серебра.
— О гитаристах из Слиго ходит добрая молва. Они считаются хорошими музыкантами, — решается сказать он.
— Это не то слово. Этак можно назвать «хорошим музыкантом» и самого Верлинна.
— Верлинна?
— Мастера созвучий из Южного Оплота. Ты никогда не слышал его игры? По слухам, он некоторое время жил у вас, в Западном Оплоте.
— Маршал любит музыку, и у нас останавливаются многие музыканты. Однако имя Верлинн ничего мне не говорит.
— Ты можешь и не помнить. Он сгинул где-то в снегах Закатных Отрогов много лет назад, но люди постарше не забыли его и по сей день. Кстати, у него, как и у тебя, были серебряные волосы, а это встречается нечасто.
— Что правда, то правда, — соглашается Креслин. — И если так, то, возможно, я все же слышал его игру. Мне вспоминается гитарист с серебряными волосами: его ноты были правдивы.
— Правдивы? Когда речь идет о нотах, это звучит странно. Возможно, когда-нибудь ты растолкуешь мне, что имел в виду.
При всей наигранной легкости в ее словах звучит смутное предостережение, словно «правдивость» нот — не та тема, которую позволительно обсуждать за столом. Креслин воспринимает этот намек с благодарностью, ибо «растолковать» значило бы открыть слишком многое, а ложь причиняла ему мучения. Воспользовавшись возможностью промолчать, он переводит взгляд на приступающих к игре гитаристов.
Бросив, как ему кажется, уже сотый взгляд на лежащий за открытыми створчатыми окнами регулярный сад, Креслин вздыхает и бормочет:
— Ну все, хватит.
— В каком смысле? — не понимает Гален.
— В том самом, что я собираюсь выйти.
— Креслин! Но маршал…
— Она не приказывала мне сидеть взаперти в спальне, а только велела держаться подальше от неприятностей. Прогулка в саду никаких неприятностей не сулит, он во внутреннем дворе.
— Позволь мне, по крайней мере, дать тебе провожатого.
— Я не нуждаюсь в охране.
— Это не для охраны. А для обозначения твоего статуса как гостя.
— Я не намерен ждать.
— Мне потребуется один момент.
— Ловлю на слове. Один момент — это все, что есть в твоем распоряжении.
Гален стремительно выбегает в дверь, соединяющую покои консорта с апартаментами маршала, и возвращается прежде, чем Креслин успевает застегнуть поверх липнущих к ногам шелковых штанов пояс с мечом.
— Креслин, но клинок…
Рядом с Галеном стоит тот самый юный герольд, который сопровождал консорта и маршала в трапезную.
— Без оружия я чувствую себя голым, тем более что приходится разгуливать в наряде записной шлюхи. Да и пояс с ножнами не боевые, а церемониальные. Скажи, — тут Креслин оборачивается к пареньку, — существует ли хоть какая-нибудь причина, не позволяющая мне прогуляться в том саду?
— Многие… особы соответствующего положения там гуляют, милостивый господин.
— Дипломатичный ответ, молодой человек. Тем паче, что сейчас, кажется, никого из этих «особ» там все равно нет. Веди.
Делая вид, будто не замечает встревоженного взгляда Галена, Креслин выходит за тяжелую дубовую дверь. Раздается глухой удар. Юноша вовсе не собирался захлопывать за собой створку, но оказалось, что здешние дверные петли слишком хорошо смазаны.
Сначала оба идут в молчании, но, пройдя дюжину шагов, юный герольд робко спрашивает:
— Милостивый господин, правда ли, что ты носишь боевую кожу?
— Я ношу боевую кожу, — с мягким смешком отвечает Креслин, — но у нас так одеваются все, и женщины, и мужчины. В таких шелках, как у тебя, мы бы просто замерзли: наше лето холоднее вашей зимы.
