— Империя сейчас подобна одуванчику, — сказала Ее Высочество. — Стоит кому-нибудь дунуть посильнее, и она разлетится по сторонам света легкими пушинками, а от былого могущества останется одно воспоминание. Только воля моего отца удерживает ее от распада.
Принцесса встала. Она была выше Фаби всего на полголовы и по меркам магусов считалась очень маленькой, но сейчас девушке показалось, что Ризель смотрит на нее откуда-то с заоблачных высот.
— Мне очень страшно, воробышек. Я понимаю, что очень скоро моя жизнь изменится и больше никогда не станет такой, как прежде. Я тоже изменюсь. Мне нужен кто-то… мне нужен человек, который всегда будет помнить, какой я была… — Внезапно ее голос сел, и принцесса не сразу сумела продолжить: — Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. Твое желание выжить и твой ум — ты согласна разделить это богатство со мной?
«Разделить — или тотчас отправиться навстречу Великому Шторму? Ответ очевиден, моя принцесса. Или уже императрица?..»
Фаби кивнула.
— Вот и славно. — Улыбка осветила бледное лицо принцессы. — А теперь прикажи, чтобы приготовили ванну.
Над морем занималось утро нового дня.
Ветер вот-вот должен был перемениться…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СУНДУК ЦЕЛИТЕЛЯ
Смотрите, что я принес! Душный летний полдень. Солнце в зените с упорством, достойным лучшего применения, заливает округу лучами; куда ни глянь — ни души. Еще задолго до наступления часа короткой тени все живое поторопилось скрыться, и лишь в сиреневом мареве над океаном носятся чайки-крикуны, оглашая побережье пронзительными воплями.
Крикунам, зубастым тварям, палящий жар нипочем.
Твои босые пятки жжет белый камень мостовой, ноздри щекочет запах жареной рыбы — близится время обеда. Ты стоишь у открытой настежь двери, заглядывая через плечо вихрастому смуглому мальчишке — его ладони сложены ковшиком, на порог капает соленая морская вода.
В ковшике плещется серебристая рыбешка размером не больше мизинца.
— Я сам его поймал! Мама, мы больше не будем бедствовать! Мы сможем вернуть все, что у нас отняли!
Во взгляде матери плещется страх, отец гневно хмурится, сжимая кулаки.
На порог ложится длинная тень — черный человек уже здесь.
«Паоло, Паоло, разве ты не знаешь — плохая примета приносить в дом то, что ты сейчас принес! Иди и сейчас же выброси это там, где нашел».
Бесполезно. Можешь кричать, трясти старшего брата за плечи, бить по щекам — он ничего не почувствует.
Тебя здесь нет.
Ты наказана бесконечным повторением этого дня, и Великая Эльга — Заступница моряков не ответит на вопрос, который ты столько раз задавала во сне и наяву — за что? Отчего ночной кошмар снова и снова повторяется в деталях, почему этот черный день никак не отправится туда, где ему положено быть, — на дно времени, в прошлое? Там прохладно и темно, там хранятся осколки счастья, черепки надежд — все то, что безвозвратно ушло, не выстояв в бою с Великим штормом. Ты хотела бы сама отправиться на дно — ведь лучше лежать во мгле, в синей прохладной мгле, чем мучиться здесь снова и снова, отбывая наказание за чужой грех. К утру сон растворится в предрассветном сумраке, но останется ощущение потери — черная дыра в воспоминаниях, пустое место, откуда веет холодом.
Ты преуспела в искусстве забывать, но не сумела избегнуть платы за это…
Утренний бриз тихонько проскользнул сквозь приоткрытое окно и, осмелев, шаловливо взъерошил волосы Эсме, благословением Эльги коснулся ее горячего лба. Ночь без сна вылилась в обычное утро — в растерзанной постели, среди разбросанных подушек и скомканных простыней. Любой, завидев подобное зрелище, не сомневался бы ни секунды, что в одиночку она ни за что не смогла бы привести постель в такое состояние.
Хорошо, что в эту комнату заходил только ветер — он был немногословен.
— Вставай, кракен тебя побери, — негромко сказала девушка, уставившись в потолок, где давно уже были изучены и сосчитаны все трещины. — День-ночь, сутки прочь. Вставай, кому говорят.
В ушах шумело, под веки кто-то щедрой рукой насыпал по горсти песка, а стоило чуть шевельнуться, как перед глазами сразу же потемнело и мебель пустилась плясать развеселый матросский танец. В этом не было ничего удивительного: последние пять ночей Эсме почти не спала. Она закрывала глаза — и проваливалась в черную бездну, полную странных звуков и запахов, а потом внезапно просыпалась, задыхаясь и дрожа от ужаса. Эсме понимала, что виновата сама: то, что она сотворила десять лет назад с собственной памятью, не могло пройти бесследно. Иной раз человека, потерявшего руку или ногу, мучает боль на месте отсутствующей конечности — а Эсме страдала из-за того, что в ее воспоминаниях образовался провал, который подобно водокруту всасывал ее жизненную силу и никак не мог насытиться.
«Что угодно! Пусть меня кархадоны сожрут, пусть я буду каждую ночь тонуть в Великой бездне, пусть мерры утащат меня к себе в Подводное царство — Заступница, что угодно, только не это!»
Но Заступница не отвечала…
— Долг лекаря — с рассветом открывать двери свои. — Она рывком села в постели и тотчас зажмурилась. — А добросовестные целители… к коим я не отношусь, конечно… встают до восхода, ибо в их помощи нуждаются те, чей труд начинается с первыми солнечными лучами: сие есть непреложная обязанность каждого, кто наделен Даром. — Эсме робко приоткрыла один глаз и, убедившись в том, что две табуретки и комод смирно стоят на своих местах, а ее голова не свалилась с плеч, опустила на пол босые ноги. Пятки закололо — вчера она забыла вымести песок, хуже которого в Тейравене были только чайки-крикуны.
«Лучше бы уборкой занялась, чем всю ночь вертеться с бока на бок».
— Великий дар, ниспосланный Небесами, должно использовать во благо суши и моря. Так говорит Эльга, и я следую ее заветам. Да минуют шторма Капитана-Императора, да будет Заступница к нему благосклонна, — последнюю фразу девушка протараторила скороговоркой, совершенно не заботясь о должной почтительности по отношению к царственной особе. Императора, который заживо гнил в своем дворце где-то далеко на северо-востоке, лечить следовало не молитвами — если вообще его болезнь можно было вылечить.
Муть перед глазами постепенно улеглась, но шум в ушах остался. Эсме мрачно подумала, что спасти ее может только обморок, причем глубокий — ведь потерявшие сознание не видят снов. Или видят? В любом случае идею с обмороком стоило опробовать, но для этого придется постараться, потому что целителю ой как непросто лишиться чувств — для этого ему нужно, без преувеличения, устать до смерти.
