— Вы полетите на обычном патрульном катере с усиленной огневой мощью, но безо всяких ускорителей. Просто и без затей.
— И первая же торпеда сшибет меня, словно механическую утку в тире.
Гранд-майор покивал, радуясь сообразительности подопечного.
— Тут действительно имеет место некоторый риск, особенно в начальной стадии проекта. Именно некоторый, потому что мы заметили, что при повышенном значении пси-вектора торпедные ускорители дают сбой, а то и вовсе ломаются. Кстати, именно поэтому вы полетите на простом истребителе. Понимаете, лейтенант, при определенном значении пси-вектора торпедники не летают. Для начала вам предстоит определить это значение.
— Минутку! — перебил Влад. — А как же космический психоз? Пилот-одиночка, повышенный пси-вектор, психологи этого не одобрят. Вы не боитесь, что у меня произойдет нервный срыв и я вам таких делов понаделаю…
— Не боимся. То есть нервный срыв возможен, но делов, извините за выражение, вы не наделаете. Не забывайте про поводок. Если вас не удастся вразумить болевым шоком, гранд-майору Кальве будет отдан приказ убить вас. И он выполнит этот приказ с большим удовольствием.
— Не понимаю, чего ради вы сообщаете мне эти подробности?
— Хочу и в будущем сопеть нерасквашенным носом, — особист обворожительно улыбнулся. — Поэтому говорю правду, только правду, ничего, кроме правды.
— Всю правду?
— Вы желаете слишком многого. Всю правду не знаю даже я. Хотя что касается вас, то тут все просто. Доброволец-смертник в данной ситуации заработает космический психоз со стопроцентной вероятностью. Именно поэтому мы стараемся не летать в эти периоды. Неважно, обуяет его священная ярость или же он впадет в депрессию — результат будет один: мы потеряем корабль и не получим никакой информации. Вы — другое дело. Вы спокойный, уравновешенный человек. Знаете, каких трудов стоило Кальве довести вас до белого каления? Но чтобы свести вероятность космического психоза до минимума, даже вы должны быть поглощены одним, искренним и незамутненным, чувством.
А что может быть искренней ненависти? Поэты вспомнят про любовь, но мы с вами не поэты, мы люди военные, поэтому нам остается только ненависть. Ненависть к исполнительному мерзавцу Кальве, ко мне, ведь это я задумал всю эту авантюру, которая уже стоила вам свободы, а может стоить и жизни, к самой империи, наконец…
Осужденный Влад Кукаш гневно выпрямился, словно лейтенантские погоны еще были на его плечах.
— Прекратите!
— А что я такого сказал? — невинно поинтересовался гранд-майор. — Во время одиночных полетов у вас будет достаточно времени, чтобы додуматься до такой простой вещи. Что дала вам империя? Я знаю, вы хотели стать художником, но пришлось становиться пилотом. Вы послушно стали пилотом, почти смертником, одним из тех, кто принимает на себя удары вражеских торпед, но вас и здесь не оставили в покое. Вы ни в чем не виноваты, вас хладнокровно спровоцировали на необдуманный, хотя и человечески понятный поступок, вас отдали под суд, ошельмовали, приговорили к позорной смерти и в виде особой милости посылают погибать в одиночном полете, посадив на цепь, словно бешеного пса. Государство, которое так поступает с собственными гражданами, не заслуживает любви. Вы скажете, что идет война. Хорошо, пусть война, но ведь она идет уже триста лет — и каковы результаты? Мы потеряли десятки тысяч кораблей, а сбили, в лучшем случае, несколько десятков. Противник давит нас техникой, в пространстве становится тесно от их торпед. Наша пропаганда хвалится, что мы не уступили ни одной из принадлежащих нам планет, но ведь враг и не пытался атаковать их! Есть даже гипотеза, что планеты вообще не нужны торпедникам, что они всего лишь стараются изгнать нас из космического пространства. Но даже этой гипотезы мы не можем проверить! Мы не знаем ничего о собственном противнике. Мы научились использовать ускорители, снятые с перехваченных торпед, — и это все. Маловато для трехсотлетней войны, не находите? Бездарная война, бездарное командование, бездарное государство! Если бы нам удалось обнаружить хотя бы одну их планету… взять хотя бы одного пленного… захватить хотя бы один боевой корабль… Ведь это так просто — если ускоритель, снятый с торпеды, разгоняет до гиперскоростей истребитель, то ускоритель с корабля-призрака разгонит космический крейсер, а то и линкор. И хотел бы я знать, что во Вселенной сможет противостоять такой мощи! Впрочем, это лирика, главное, что государство не вправе рассчитывать на вашу признательность. Теперь, во всяком случае, между вами все обговорено: вы знаете, чего вам ждать от империи, империя знает, чего ждать от вас.
— Если эти разговоры, — медленно произнес Влад, — дойдут до вашего начальства, боюсь, вам не удастся заменить для себя позорную казнь выполнением какого-нибудь щекотливого задания. Говорят, генерал Мирзой очень не любит подобные беседы и расправляется с виновными беспощадно.
— Это довод, — согласился особист. — С органами безопасности шутить небезопасно, даже если сам работаешь в них. Я рад, что вы это понимаете. Кстати, мы с вами еще не представлены друг другу. Я знаю о вас все, вы обо мне — ничего. Позвольте представиться: начальник Особого отдела генерал-барон Мирзой-бек.
Влад гулко глотнул и сел на заправленную койку. Генерал, благосклонно кивая, смотрел на это грубейшее нарушение дисциплины. Затем произнес:
— Теперь вы знаете, какие силы задействованы в вашем проекте. Не стану врать, что я рискую головой, но рискую многим, так что язык вам лучше держать за зубами. Помните про поводок и майора Кальве. И заметьте, я веду эти недозволенные речи исключительно для того, чтобы свести для вас к минимуму риск заболеть космическим психозом.
«Странно, — подумал Влад, — у генерала совершенно европейская внешность при таком-то имени».
Вслух он сказал:
— А вам не кажется, господин генерал-барон, что, делая ставку на незамутненную ненависть, вы совершаете ошибку? Ведь ради того, чтобы досадить вам, я могу просто покончить с собой. И что тогда?
Генерал вскочил со стула.
— Умница! — проникновенно выговорил он. — Положительно, мы не ошиблись в вас, вы задаете именно те вопросы, какие нужно. Так вот, вы не покончите с собой. Если бы у вас не было никакой надежды — тогда другое дело, но надежда у вас есть. Не забывайте, что во время полета вы будете один, гравигенная связь на таких расстояниях ненадежна, а поводок… это же психотропное устройство, при максимальных значениях пси-верктора он просто не будет работать. Потом, конечно, восстановится и связь, и поводок, так что вам придется давать отчет, чем вы занимались, но тем не менее значительную часть времени вы будете полностью независимы. Кстати, ученые утверждают, что снять поводок абсолютно невозможно: мол, необратимые изменения в мозгу и все такое прочее… Но единственное, в чем я абсолютно убежден: что абсолюта не существует. Завтра на инструктаже вам категорически запретят предпринимать хоть что-то в отношении поводка, но здесь, в приватной обстановке, я благословляю вас на этот подвиг. Снимете — будете свободны. А я буду знать, что такая штука возможна. Это тоже чрезвычайно ценная информация. — Мирзой-бек шагнул через комнату, коснулся дверной ручки. Улыбнулся штатской, не подходящей к мундиру улыбкой. — Вот теперь я рассказал вам все, так что на завтрашнем инструктаже меня не будет. Там дадут технические вводные и наговорят кучу благоглупостей. Не надо перечить инструкторам, к чему смущать честных офицеров? А послезавтра вы улетите и на время станете свободным. Вы будете улетать все дальше и надольше, выполнять все более сложные задания. Вы отыщете для нас планеты торпедников или их базы, ненавидя империю, вы будете спасать ее, и дрожащий призрак свободы будет светить вам вдали. А я искренне желаю вам удачи.
