Мальчишка стал искать место для засады…
…Гарав ждал.
Двести пятьдесят метров — хорошее расстояние для прицельного выстрела и из огнестрельного оружия. Спешить особо было некуда, он всё промерил по шагам, стараясь сосредоточиться именно на конкретных сиюсекундных действиях — тогда рука внутри отпускала. Страшно, вот что это такое — страшно… Он покосился на лежащий рядом арбалет, осторожно потрогал — нет, скорей погладил — тетиву и лук, в которых ощутимо жила под пальцами тугая страшная мощь, проклятая Церковью в фантастическом мире Пашки именно за то, что трус и неумеха может убить из арбалета мастера-храбреца.
Хорошо. Пусть он, Гарав, трус и неумеха. Но Руэта не только мастер и храбрец. Он ещё и подонок. Дико, но так бывает: храбрец-удалец — и подонок. Как там у Шекспира? Где грифель мой?! Я это запишу — что можно улыбаться — улыбаться! — и быть мерзавцем!!! Хм, это тоже он сам выдумал? Хорошие стихи.
— Не подведи, — пробормотал Гарав арбалету. — Только не подведи.
Мальчишка хорошо понимал, что четверть километра для его арбалета — это много, очень много. И дело даже не в расстоянии в первую очередь. Просто те сто пятьдесят килограммов усилия, которые даст его дуга, на таком расстоянии не позволят пробить даже прочную кожаную кирасу. Значит, надо бить в лицо.
Только в лицо.
Всё, что осталось — пропасть и крик…
Кто дотянулся — будет убит.
Крылья стальные. Бег от себя.
Вот и взошла восьмая луна!
Гарав положил щёку на руки, скрещенные на прикладе арбалета. И стал думать про Мэлет — мысли были светлыми и пустыми, как прозрачная вода в тихой речке в ясный солнечный день. Других мыслей ему сейчас не хотелось…
…Кавалькада под яркими знамёнами начала переваливать через седловину холма с первыми лучами солнца. Солнце хлынуло с перевала на эту сторону золотистым потоком. Вброд через этот поток впереди отряда скакал всадник в пронзительно-зелёном плаще.
Руэта.
Гарав лёг удобней. Как можно удобней. Уперся ногой в заранее присмотренный камень и положил арбалет между загодя приготовленными плоскими булыжниками.
Что охраняет камень наших лиц?
Зачем звезда с росой полночной спорят,
Рождая ожиданье для убийц
И время пасть в обойме для героя?..
Теперь не было ни волнения, ни азарта, ни страха, ни ощущения того, что делаешь историю. Взрослые люди и нелюди долго забавлялись с мальчиком, с его душой, с его мозгом, с его телом и вот — всё сделано, он не боится, не жалеет и не ждёт.
Говори, говори, моё счастье…
Говори, задыхаясь от боли…
Серебристым рассветом однажды
Я тебя обесчестил любовью…
Мэлет.
Они все идут убить её, виденную один раз, любимую навсегда…
Отдавай, отдавай моё счастье —
Жар раскатистым ядом по венам…
Так у нас получается часто —
Изменённый — всегда неизменный…[2]
Этого достаточно.
Руэта остановил коня и поднял руку. Ну конечно. Все они делают историю и обязаны говорить красивые слова, которые запишут в летописях и которые будут с восторгом повторять в школах через тысячу лет наивные юные идиоты, не знающие, например, как пахнет то, что вываливается из распотрошённого человека, и как люди с нелепой поспешностью собирают это обратно в живот… Там будет написано, как появился Великий Рудаур, страна отваги, родина свободных, отчизна верных. И что-нибудь там такое воссияло типа «Солнце само указывало первому князю путь». Угу.
Ни слова не будет сказано о рассечённом мечом человеке, который отказался предать клятву. О том, как пытали Фередира и как выламывали душу кричащему от ужаса мальчику по имени Пашка…
…Ну нет, князь Руэта.
Ну нет, король Ангмар…
…Гарав поймал «на мушку» еле различимый овал лица. Чуточку поправил прицел — на таком расстоянии стрела неизбежно снизится, и уже немало… вот так должно хватить. Сделал вдох. Выдох.
И выстрелил.
Две секунды Гарав оставался неподвижным, как камни, среди которых лежал. А потом… потом он увидел, как всадник сделал короткое движение рукой — и начал валиться из седла на конский круп. Не упал — высокая задняя лука удержала тело, сейчас уже больше похожее на тряпичную куклу, а не на героя учебников истории…
…Болт с гранёным бронебойным наконечником попал Руэте Рудаурскому в левый глаз.
Вождь холмовиков и самозваный князь Рудаура умер ещё до того, как начал заваливаться на спину.
Мгновенно.
А Гарава — Гарава спасло то, что никто из окружавших Руэту телохранителей не мог даже предположить, что прицельный выстрел из арбалета сделан за две с половиной сотни ярдов. На гряду холмов за деревьями никому просто не пришло в голову посмотреть.
Потому что убийца и не думал никуда бежать. Он сел, осторожно положил арбалет на колени. Покачал головой и закрыл глаза.
Добравшееся до холмов солнце согрело ему лицо, и это было приятно. Больше он ни о чём не думал. Если бы сейчас его нашли дружинники убитого и начали рубить мечами, он бы, наверное, только рассеянно улыбнулся в ответ.
* * *
Руки Эйнора не легли Гараву на плечи — нет, вцепились, как стальные штурмовые крючья в обрез стены. Силы в них было столько, что сопротивляться не имело смысла. Да Гарав и не пробовал. Не хотел.
— Ты застрелил Руэту из арбалета?! — бешено спросил нуменорец, подтягивая оруженосца ближе к засветившимся гневом глазам. Гарав кивнул, не пытаясь сопротивляться, не отвёл взгляд. — Без всякой чести?!
— Какой чести ему надо? — процедил мальчишка. Он не был испуган, скорей подкатило туповатое равнодушие. — Получил, на что давно нарывался…
«Нарывался» Гарав сказал по-русски. Эйнор тряхнул оруженосца, как старый плащ — клацнули зубы, противно болтнулось что-то в голове:
— Не смей говорить непонятно!
— Ты же всё равно не поймёшь. — Гарав вернулся к адунайку. — Даже если я буду говорить на этом языке, рыцарь Эйнор… Ты не видел, как он зарубил людей, не хотевших изменить присяге. Только за это. Какой чести он ждал? Я сделал то, что сделал. И рассказал тебе, и это правда — ты можешь поехать туда и послушать, как там воют по этой сволочи… И я рад тому, что сделал. Можешь меня высечь, отослать прочь, убить; наконец — опозорить своим словом на весь Север… Руэты больше нет. Как нет во мне раскаяния в содеянном.
Мальчишка перевёл дух, как будто успел высказать что-то очень важное перед казнью.
