Фике и Романелли посмотрели на две соломинки, торчавшие из неровного края циновки, потом – друг на друга.
– И что это за заклинание? – осведомился Фике.
– Вы ведь знаете, наши боги ушли. Они пребывают ныне в подземном мире, врата которого не открывались вот уже восемнадцать веков. Их и нельзя было открыть – их удерживала некая сила. Я сам не понимаю, каким образом, но уверен, что это связано с христианством. Анубис – бог того мира, бог врат – уже не имеет воплощения, чтобы явиться здесь. – Ложе Мастера покачнулось, и он на мгновение прикрыл глаза от боли. – Это заклинание, – с трудом проговорил он наконец, – из Книги Тота. Призыв к Анубису вступить в обладание чародеем. Оно позволит богу обрести тело – ваше тело. И еще, когда вы произнесете это заклинание, вы одновременно будете писать другое, составленное мною. Чтобы открыть новые врата между двумя мирами. Врата, которые разрушат не только стену смерти, но и стену времени. Если заклинание сработает, они откроются из подземного мира сорок три века назад, когда боги – и я – стояли у истоков мира.
Наступило молчание, достаточно продолжительное для того, чтобы ложе Мастера сдвинулось еще на пару дюймов. Наконец Фике заговорил:
– И дальше что?
– А дальше, – еле слышно прошептал Мастер, и эхо подхватило и усилило его голос, – боги Египта ворвутся в современную Англию. Живой Озирис и Ра утреннего неба, Гор и Хонсу обратят в прах христианские храмы и изменят своей божественной силой ход событий. И чудовища Сет и Себек пожрут всех, кто посмеет противиться! Египет возродится к высшей власти, и мир вновь станет чистым и юным.
«И каковы же наши роли в этом чистом и юном мире?» – с горечью подумал Романелли.
– Да?.. – с сомнением протянул Фике. – Вы что, правда думаете, что такое возможно? В конце концов, мир уже был однажды юным. Старик не сможет вновь стать жизнерадостным юношей. Никогда. И вино никогда не станет виноградным соком. – Мастер начал проявлять признаки недовольства. – Может, нам лучше попробовать приспособиться к новым богам? Или нам вообще не позволено об этом заговаривать? Может, мы цепляемся за тонущий корабль?
Мастера охватил такой припадок гнева и бессильной ярости, что он даже не смог произнести ничего вразумительного, но лишь издавал нечленораздельные звуки. Поэтому восковой ушабти задергался и задвигал челюстями.
– Приспособиться? – вскричал ушабти голосом Мастера. – А может, еще и окреститься желаете? А вы знаете, что с вами сделает христианское крещение? Оно уничтожит вас. Вы просто перестанете существовать. Идиоты! Вы тут же погибнете, как мотылек в пламени свечи. – От неистовых воплей Мастера губы ушабти треснули. – Тонущий корабль? Вы, вши смердящие! А что, если он должен утонуть... Сейчас идет ко дну... Уже утонул! Да я лучше буду кормчим затонувшего корабля, чем... в загоне для скота на новом корабле! Неужели я должен... к... к... к-ха... – Губы восковой фигуры раскололись. Несколько мгновений Мастер и ушабти невнятно бормотали хором. Наконец Мастеру удалось взять себя в руки, и статуя замолчала. – Мне освободить тебя, Аменофис? – спросил Мастер.
Романелли вспомнил, слишком отчетливо, что однажды уже видел очень старого слугу Мастера, внезапно освобожденного от магических уз. Этот человек на глазах поблек, усох, умер, развалился на части и, наконец, обратился во прах. Но куда хуже, чем картина смерти и распада, было воспоминание о том, что человек этот все время находился в сознании, и его мучения были ужаснее, чем смерть в пламени.
Молчание длилось, не прерываемое ничем.
– Нет, – сказал наконец Фике, – нет.
– Ты один из корабельной команды и должен повиноваться. – Мастер махнул искалеченной рукой в направлении стола. – Выбирай соломинку.
Фике посмотрел на Романелли. Тот вежливо поклонился и отступил: «После вас». Фике покорно подошел к циновке и вытянул соломинку. Разумеется, короткую.
* * *
Мастер отправил их к развалинам Мемфиса скопировать с тайного камня иероглифы – его подлинное имя. И здесь-то они испытали сильнейшее потрясение. Фике и Романелли уже видели однажды, много веков назад, камень с именем Мастера. Два иероглифа – огонь на блюде и сова в круге, перечеркнутые крест-накрест, – Тохача-эм-Анкх, что означало «власть над жизнью». Но сейчас на древнем камне были высечены другие письмена. Три иероглифа в форме зонтика, маленькая птичка, сова, нога, опять птица и над строкой – рыба. «Кхаибиту-эм-Бету-Таф», – прочитали они и мысленно произнесли: «Тени мерзости».
И несмотря на зной раскаленной пустыни, Романелли внезапно ощутил леденящий холод. Он захотел произнести это вслух, но, вспомнив того, кто на его глазах обратился во прах, усилием воли заставил себя сомкнуть уста и не назвал тайного имени. «Кхаибиту-эм-Бету-Таф», – покорно повторил он.
Фике и Романелли возвратились в Каир. Мастер не сразу отпустил Романелли в Турцию – ему требовалось время, чтобы сделать копию Романелли или, как они предпочитали говорить, «реплику». Мастер создал из магической субстанции двойника и вдохнул в него жизнь. Оживший дубликат, «ка», был отправлен вместе с Фике в Англию, чтобы ассистировать в таинстве призывания Анубиса. Но только трое знали, что его основная задача состоит совсем в другом. На него возлагалась обязанность проследить за неукоснительным выполнением всех инструкций Мастера. В противном случае он должен был принять соответствующие меры. С этого часа двойник должен жить с цыганами Фике, ожидая прибытия Книги и фиала с кровью Мастера. Фике назвал «ка» доктором Ромени. Ромени – слово, которое используют цыгане, когда говорят о своем языке, обрядах и обычаях.
* * *
Из шатра донеслось очередное завывание. На сей раз звуки напоминали скрежет металла о стекло – невероятно, чтобы такое могло исходить из горла живого существа. Вой нарастал, заполняя собой все. Воздух вибрировал, как натянутая струна. В следующее мгновение Ромени с изумлением обнаружил, что вода в реке неподвижна, как стекло. Все застыло. Невыносимый звенящий звук достиг верхней точки и тоже застыл, наполняя собой окрестности. Наконец – словно что-то разбилось – Ромени явственно ощутил, как лопнула окружавшая его тонкая оболочка. Страшный вой оборвался. Отдельные звуки, подобно осколкам стеклянного шара, падали в пустоту, отдаваясь в ушах безумными, безнадежными стонами. Ромени почувствовал, что воздух разжимается, как пружина. И в этот момент шатер загорелся ярким желтым пламенем. Ромени опрометью бросился вниз по берегу – бежать было легко, все вокруг заливало ослепительное сияние. Он подбежал к шатру. Обжигая пальцы, Ромени откинул полог и прыгнул внутрь. Дым разъедал глаза. Стоны и жалобные всхлипывания... Какая-то груда старого тряпья в углу... и тут Ромени понял, что это Фике. Или то, что от него осталось.