— Зато я уже купила билеты и вычла стоимость твоего из того долга за стоимость провианта, так что разницу отдам уже на месте, аки мне это окружение очень не нравится, — примирительно улыбнулась духовник, не желая продолжать конфликт.
— Угум, окружение явно не ахти, — согласно кивнула травница, недовольно покосившись на ползущего в сторону рощи угробьца.
Замечание по поводу денег было благополучно опущено, ибо экстренные утренние сборы как-то не предусматривали таких мелочей, как оговорённый заранее паёк, деньги для подстраховки, листы для конспектов и прочие малозначительные для травницы детали. Её вчера куда больше волновало недоделанное панно из сухофруктов для их маленькой семейной гостиной, транслируемый по шару заграничный сериал о шпионке-Бетси, стенания Маниры по новому поставщику тканей и неудобные парадные туфли. Эл даже не стала идти переворачивать сушащиеся на чердаке травы, сославшись на приступ депрессивной меланхолии. Признать подвигом стоило уже то, что девушка нашла в себе моральные силы подняться в такую рань и прилететь в Смиргород. Не без пинка заботливого родителя, конечно, но уже что-то.
Сверху раздался скрежет приёмного артефакта и неприятные скрипы, будто усиливающий звук механизм пытался откашляться от голубиного помёта, сотрясая при этом всю крышу. Сквозь треск и шипение прорвался профессионально-гнусавый голос позёвывающего диспетчера:
— Ступа, следующая до…
Куда следует ступа, услышать подмастерьям второй ступени было не суждено. Небольшая, но очень настойчивая толпа, едва не снеся с петель двери ступницы, ринулась на штурм старенького лётсредства, словно грешники к неохраняемому выходу из пекла. Впереди общепризнанным авангардом неслись почётные, разумеется, глубоко больные и немощные старушки, волокущие на себе настоящие баулы с продуктами, сельхозинвентарём и прочим хламом. Изредка вперёд них пыталась прорваться тройка амбалистых трудяг с натянутыми на макушки шапками, которые держались только за уши и отсутствие интеллекта. Основа и надежда страны, как любил повторять в публичных выступлениях Светлый князь, с переменным успехом уворачивалась от бабкиных сумок и беспрестанно матюгалась. За ними с упорством таранного орудия неслись женщины такого же рабочего класса и соответственного словарного запаса. Многие из них волокли за руку разновозрастных отпрысков, полусонных, но умудряющихся даже в таком состоянии капризничать и хулиганить. Несколько мужчин постарше, прокуренных, сонных и тоже не особенно любезных, бежали следом, готовые при возможности отбиться силой, но просто не успевающие столкнуться с более расторопными конкурентами. Завершал погоню пьяноватый старичок самого затрапезного вида, никак не желающий переходить в надлежащее состояние угробьца, поэтому, оставаясь по факту человеком, не слишком отличался от валявшегося под ступницей существа.
Не успела Эл даже возмутиться бесцеремонностью и откровенным хамством, оттолкнувшей её в сторону старухи, как Танка схватила компаньонку за руку и поволокла вместе со всеми. В отличие от подруги, у духовника в подобных ситуациях включался мутировавший охотничий инстинкт и она, не осознавая себя частью толпы, тем не менее, стремилась её возглавить, а лучше расколоть и обвести вокруг пальца. Особенно если на кону стояло что-нибудь стоящее, по мнению Чаронит. Впрочем, в этот раз девушка вела себя подозрительно спокойно: не подныривала под руки, не наступала на ноги и даже не пыталась особенно запугать конкурентов своим профессиональным взглядом. Если бы толкотня была чуточку меньше, Валент непременно бы этому удивилась, но сейчас главной задачей стало не распрощаться с сумкой и сохранить в целости все шлейки.
— Уф! Приземлились! — с облегчением и затаённой гордостью в голосе выдохнула Танка, протаскивая травницу на отвоёванные с боем места.
Травница рассыпаться в благодарностях не спешила, хмуро рассматривая свежий след чужого протектора на ткани светлых летних туфелек, слишком опрометчиво натянутых сегодня, как видно, исключительно впопыхах. Несколько болезненных тычков, один шлепок по заду и вдавившийся в синяк локоть соседа никак не добавили ей любви к окружающей обстановке.
— Ты не волнуйся, — попыталась улыбнуться Яританна, ёжась от пронизывающего до костей сквозняка, что ловко орудовал сквозь щели в боковых стенках ступы.
Давно ободранный брезент со следами жизнедеятельности дорвавшихся до чернил подростков и раньше не особенно справлялся со своей защитной задачей и на больших скоростях лишь добавлял к постукиванию старого механизма дополнительное похлопывание. От тумана же он раскрыл весь потенциал своей грошовой натуры и оплыл по тощим деревяшкам лоскутами лягушачьей кожи. Духовник несколько раз брезгливо тыкнула в такой «оплывок» пальцем и с омерзением заложила между собой и стенкой тощенький рюкзак.
— И долго нам ещё? — с угрожающей, просто сочащейся убийственным раздражением интонацией прожженной старой девы поинтересовалась травница, в который раз снимая с плеча чужую сумку и отпихивая собственной чёй-то зад от лица.
— Минут пятнадцать-двадцать.
— Скажи мне, гений мысли, — пропыхтела Эл, мстительно наступив на ногу соседу в попытке отомстить за собственную обувь, — на кой ляд мне нужно было полчаса добираться до Смиргорода, столько же торчать в ожидании транспорта и пятнадцать минут лететь в этом дурневозе, если Корени от нас находятся всего в получасе лёта?
— Ага, — меланхолично кивнула Танка, — вот только ступы с ту сторону не летают, твой разлюбезный братец скоростную метлу нам сделать не удосужится, а на твоей разломайке, хорошо если до межевого камня доберёшься.
— Не такая уж она и разломайка, — всерьёз обиделась за свою старую любимую метёлку травница, нахохлившись, как маленькая амбарная мышь. — Между прочим, такие модели выпускались ещё…
Длительную и наверняка чрезвычайно познавательную лекцию об истории отечественного мётлостроения, изобилующую лирическими отступлениями на тему стиля, технических показателей и парочки бородатых анекдотов, Яританна с чистой совестью пропустила мимо ушей. Сбив с компаньонки угрюмо-ненавистнический настрой, она посчитала свою миссию по спасению окружающих выполненной и, натянув на голову полу шарпана, погрузилась в спасительную дрёму.
* * *
Звучала музыка. Тяжёлые глухие удары барабана, отсчитывали нудный монотонный ритм затухающего сердца. Тянули высокую нестерпимо длинную ноту трубы. Печально и удручающе агонизировала дюжина скрипок. И лишь одна, неизвестно как затесавшаяся в их коллектив свирель выдала звонкий задорный перелив, но тут же испуганно затихла и потянула общую плаксивую песнь без начала и конца. Не так следовало звучать этому траурному маршу. Ему бы лететь, подобно боевому грифону, гордо и звонко, славить почившего во цвете лет человека во всём его величии и силе. Громыхал бы боевым кличем тугой барабан, разжигая в крови азарт и благоговейный трепет, что смешивали бы восторг и ужас. Пронзительно и браво пели бы трубы подобием радости, что дарил человек при жизни. И лишь одинокая свирель нежнейшими трелями вливала бы в их мелодию лёгкую чистую грусть утраты и хранимую в сердцах собравшихся любовь к погибшему. Чтобы запомнили его таким: бравым, мощным и не сломленным; чтобы в душе каждого услышавшего отпечатывалось его имя, чтобы трепетали в предвкушенье небесные кущи! И мчалась бы последняя хвалебная песнь, великая, каким был и сам человек.
