Стоя на крыльце, ведьма близоруко прищурилась против солнца, оглядываясь. Адамантовые искры сверкали на голых ивовых ветвях. Помедлив, Ивка пошла туда. Ястреб сидел на корточках, прижимая к ладони ледышку, смотрел на ярко-синюю воду. Ивка остановилась у него за спиной.
— Болит?
Он пожал широкими плечами.
— Уходи. Указ об изгнании не был отменен.
Мужчина резко мотнул головой.
— Ты не нужен здесь.
— Пусть она сама мне это скажет.
Ивка неискренне рассмеялась.
— Разве такое говорят пограничнику и герою? Но тебе придется уйти.
Ледышка таяла, капли выбивали ямки в песке. Ивка вдруг заметила, что капли розовые.
— Ты все еще похожа на свои деревья.
— Ну да, Ястреб Крадок! Ты всегда умел добиться своего, — Ивка запнулась, вдруг понимая, что утратила всегдашнее хладнокровие, ведьмовскую выучку. Что кричит. И дальше говорила ясно и холодно (только губы, начиная очередное слово, вздрагивали). — Ты всегда стремился поймать неуловимое, огонь задутой свечи. А поймав, отбрасывал, как ненужное. Чтобы гнаться за новой причудой. И ни капли не думал о той, что остается позади. Ольга…
Он разом повернулся и вырос над ней, так что Ивка отшатнулась.
— А ты, — рыкнул он. — Ты думала о свекрови, когда Ветер привел в тебя в дом? Я помню, как ты стояла на верху лестницы — мосластая дурнушка. Только глаза — те же самые: серые, и ресницы пушистятся, — Ястреб вздернул ее лицо за подбородок, Ивка ощутила кожей липкость его крови. Она высвободилась, дернув головой:
— Еще бы. Девчонка — и герой, щит Берега против Черты. Кто устоит?
Ястреб хмыкнул:
— Ну-ну… А березняк на Русалье, невестушка? Кто вел?
Жарко заполыхали щеки. Ивка переглотнула.
И вспомнила вдруг, о чем мечтала юная: пусть не силой оружия, пусть силой ведовства, но стать щитом для Берега и остановить Черту вместе с Ястребом. Рядом. Пустое.
— Мне не нравится, — отчетливо сказал Ястреб, — что вы лишили государыню права решать. Что вы, как увечную девочку, оберегаете ее от всего: от смерти и от жизни, от боли и от любви. Черта движется. Так что же — не жить?
Леденела на ветру его кровь. Искрились ветви. И ведьма, глава ковена Кромы и ее духовный правитель, произнесла:
— Хорошо. Тебе позволено будет провести с государыней ночь от заката до первого луча. Но будут условия.
Свекор больно сжал Ивкины плечи:
— Говори.
Она высвободилась:
— Во-первых, ты поклянешься сразу же, на рассвете, уехать к себе на заставу и не появляться в Кроме до… цветения фрезии.
Ястреб кивнул.
— Во-вторых, ты не станешь похищать ее из дома.
Ястреб хмыкнул, но кивнул снова.
— Ты не станешь слать ей писем или еще как-то пытаться дать о себе знать. И не воспользуешься ключом.
— Картиной, что я нарисовал Юрке?
— Это ключ.
Ивка вздохнула.
— Слова пограничника с тебя достаточно?
— Ох, мужчина… Еще дашь мне залог. Ястребиные перья. Если ты действительно любишь, — Ивка увидела, как исказилось его лицо. — Не бойся. Я спрячу их в надежном месте. И верну, когда настанет срок.
Его глаза сделались не по-хорошему желтыми, губы дрогнули, он резко выдернул из-за пазухи ладанку на шнурке. Ивка приняла ее в ладонь, заглянула, сунула в складки юбки.
— Приходи на закате. Дай руку, заговорю.
Ястреб покачал головой. Отступил и растворился среди деревьев так мгновенно, словно привиделся.
Когда закат облизал розовым языком ящеричьи спины крыш, Ястреб стукнул дверным кольцом, и ему отворили.
Словно отгораживая от будущего, нахлынули воспоминания. Зря невестка удивляется, что он обошел сплетения. Этот странный дом — дом Луны на Ущербе, дом, куда приходит ночью Луна Молодая и прядет вечную пряжу из лучей, и свершаются еще многие таинства, ведомые лишь совам, кошкам и женщинам, помнил Ястреба мальчишкой и по-своему любил. Давным-давно, бросая все занятия и пренебрегая недовольством матери, нарочно проводил Ястреб на торгу время, бегал по мелким поручениям, помогал хозяйкам носить кошелки, подстерегая Старую Луну. Все твердили, что нету срока, что она еще спит, и никто не хотел указать этот дом. Грозили даже мальцу, что погибнет. Но Ястреб терпеливо ожидал и дождался: не хитрая старуха заманила глупыша — он сам, жаждая знаний, ломанулся в сети. Спешит, машет осенним хвостом лисица-судьба. Я вернулся. А рука — это так повредил, случайно.
— Меч оставь.
Бесцветная прислужница с поклоном приняла оружие и унесла. Ведьма Ивка улыбнулась краешками губ:
— Ну, иди.
И отворила высокую резную дверь.
В горнице было почти темно. Ястреб хорошо видел в темноте, но все равно приостановился, замер, впитывая в себя запахи и звуки забытого места: скрипучую песню сверчка, треск рассохшихся половиц, медленный звон капель, спадающих с оконных заледей на подоконник. Воздух был душновато-сладким, с привкусом горечи от дыма ясеневых дров, что просачивался сквозь дверные щели, и от горящего в лампаде масла. Пламя над ее широким стеклянным ободом иногда вздрагивало и срывалось от сквозняка, и тогда приторный жар сменялся ледяной свежестью. Морозные кружева заплели слюдяное оконце праздничной радугой. Между кручеными столбиками широкой кровати колыхались поддернутые парчовые занавески. Бок печи в торце круглился, блестел глазурью. Величаво рождались из темноты расписанные заморскими цветами стены. С пожелтевшей от старости штукатурки сияли вечными красками: охрой, лазурью, лазоревым[7]… Вились виноградные плети деревянных решеток, скользко взблескивали стеклянные гроздья. Древность и красота, соединясь в сумеречном мерцании, тянули из глубины разума то, что невозможно подозревать днем. Казалось, еще чуть-чуть, и завеса откроется. Ушло.
Ястреб тряхнул головой, словно сбрасывая паутину. Подошел к кровати. Государыня спала под меховыми и кожаными одеялами, почти беззвучно дышала. Груди Ястреба сделалось горячо под курткой и рубахой, он знал, что там, где сердце, разгораются на коже сейчас яростные синие линии. Ивка не солгала. Он, чтобы не мешала, сбросил куртку на кресло у постели, на тонко звякнувшую стеклянную чашку. Притронулся к теплой женской щеке. Позвал.
Государыня повернулась, застонала. Но не проснулась.
Больше часа старался Ястреб отыскать причину этого беспробудного сна. На теле не сыскалось царапин и уколов, в душных запахах горницы не было ничего такого, что склоняло бы ко сну сильнее, чем позднее время. В волосах не было зачарованных шпилек и гребней, как и прочих волшебных вещиц в постели и одеждах — Ястреб старательно вытряс их и прощупал каждый шов. По худому делу он собирался потрясти уже Ивку, но тяжелые двери были заперты до света. Да и ни в чем не нарушила условий договора лукавая, чтобы ей пенять. Ястреб бухнулся в кресло, раздавив неповинную чашку. Осененный, понюхал и даже облизал осколки. Неприятный вкус сонного питья обжег язык.
