Человек обосновался в лучших местах…
Оказалось, я так часто повторял легенду, что она отпечаталась в моем мозгу в точности до последнего слова.
Вот уж действительно — все началось с человека. Может, безмозглым животным куда легче живется — за ними повсюду не следует тень. Их не накрывает по вечерам удушливым запахом отцовских сигарет, а уши не пульсируют от женского крика.
Но людям всего было мало…
«Я хотел все изменить!»
Как глупо — переживать из-за слов фантома. Это был не отец.
Но он действительно не тебя хотел. Не мальчика.
Глупо, глупо, глупо! Это не стоит того. Я взвыл, цепляясь за волосы, глаза застелила красная пелена. Реальность выскальзывала из рук, я уплывал все глубже; так хочется поддаться и упасть.
Они требовали от жителей города власти…
А мы и не просили — мы просто брали, что хотели. Брали, даже если у тела уже перерезано горло, нам было все равно. Мерзко и глупо. А потом мы садились за один стол с моей матерью, и я чувствовал себя последним уродцем, червяком, которого вот-вот растопчут. Но на следующий вечер все равно шел к ним и смеялся, и пил, и глушил крик смертельного ужаса ладонью.
Белая и Черная армии бились целыми сутками и нигде нельзя было укрыться от их мечей…
Может, вы хотите сказать: «нигде нельзя было укрыться от мыслей»? Если да — я вам охотно верю. Я как будто бился в закрытые двери; впрочем, сам виноват. Это походило на зависимость, куда глубже, чем отцовские наставления и похвала. Я знаю, то, что я делаю не поможет, но я не могу остановится; волны накатывают все чаще и я уже не успеваю встать, прежде чем упаду от новой порции соленой воды.
И тогда на город снизошла магия…
Вы хотели сказать «что-то новое»? Что-то, что страшно называть по имени, что страшно спугнуть неловким движением. Как бы не рассмеяться на похоронах, попивая его любимый виски. Тогда это было не важно, тогда хотелось хоть один день не думать о дипломатии, а отпустить себя, чтобы переживать короткий разговор в переулке с первой встречной. Со случайным прохожим, которого не хватило духу прикончить даже в честь отца.
Они определили по четыре человека в каждое столетие…
Интересно, на Земле остались еще хранители из других времен? Или Джеральдина всех перестреляла? Да какая вообще разница?
Воюющий народ покорится их мягким рукам, хотя эта битва и не главная.
Перед глазами снова поплыло. Пронесся Млечный путь, игриво сверкая звездами-огоньками. Земля, только что лежавшая под ногами, бросилась к лицу, царапая его мелкими камешками. Я перевернулся на спину, растирая онемевшие от холода щеки. Черт!
Хотя эта битва и не главная.
Черт! Черт, черт, черт!
Нужно сказать Кассандре, срочно!
Нет, остановись, Эрик. Замри и подумай.
Я медленно сел, озираясь и убеждаясь в том, что комната, которую мы выбрали нашим пристанищем, все еще пустует. Палатка стоит в соседней каморке, опираясь на древние стены, а я дежурю ближе к выходу из лабиринта. Поблагодарив высшие силы, что я все еще один здесь, я аккуратно навалился на стену и не выдержал, схватился за голову.
Нет, никому нельзя знать. Я буду молчать до последнего.
И дашь ребятам погибнуть ни за что? И Кассандре не скажешь?
Противный голос холодными пальцами залез под рубашку, схватил за ребра. Действительно, что мне с того, скажу я или нет?
Нет. Ты знаешь, что это минутная слабость. Ты знаешь, что такого не бывает — и уж точно не у тебя с этой девчонкой. Скажешь сейчас — и раскиснешь окончательно; избавься от них.
Уверенно, низко, с хрипотцой, запивая светлой жидкостью из пузатого стакана. Надежно и всегда верно. Никому ни слова.
***
Я поглубже погрузила пальцы в теплый песок и перевела взгляд на воду. Улыбнулась, вспоминая, за что так люблю ее — она будет подкрадываться прибоем, смачивая ступни и отдалятся, раз за разом, чтобы ни случилось. Прибою неважно: мир сошел с ума, Земля перевернулась, сделалась плоской, покрылась пеплом после сражения — он продолжает монотонную работу.
В животе заурчало. Я поглядела на кусочек вишневого пирога рядом с собой, но не прикоснулась к нему и перевела глаза на небо. Облака сегодня, добравшись до края горизонта, столпились там и зависли, лениво оглядывая пляж. Я откинулась на спину, продолжая ногами ощущать теплые волны, и нашла взглядом солнце. Если отвлечься, есть не так хочется.
Нет, это так глупо. Я села, подгибая ноги и складывая их по-турецки, и схватила пирог. Я все равно захочу есть и на долго не растяну этот кусочек. Может, стоило сходить в деревню и поискать провизию, но есть краденное пока не хотелось.
Хотя кто знает, до чего я дойду. В конце концов, на километры вокруг ни души. Так какая разница, что я сделаю, если это никто не заметит?
Пирог кончился слишком быстро; я окунула горячее лицо в воду, со смехом тут же выныривая — мелкой рыбешке вдруг вздумалось вылупится на меня в оба круглых глаза. Хохоча, я скинула платье и бросилась в воду, подняв облако горячих брызг. Отсюда небо казалось еще больше, оно сливалось с голубым морем.
Я зашла в замок только вечером, да и то лишь за ватным одеялом. В последнее время я не ночевала здесь — слишком много темных пустых комнат, слишком много писем, недописанных, прерванных посередине и оставленных на столах, слишком много примятых постелей, чашек с остывшим чаем. К счастью, на первом этаже было предостаточно спален, чтобы выбрать, откуда вынести перину и подушки. Сначала я думала, что возьму у кого-то из знакомых — чтобы чувствовать запах сестер и вспоминать наши занятия. Но шагнуть комнату Лили или Селены, моей подруги по занятиям, я не смогла и трусливо стащила все с постели из комнаты, обитательницу которой я не знала.
Вчера, лежа на чуть жесткой перине, я перебирала в голове воспоминания. Тогда-то я и обнаружила, что забыла множество из имен, которые, казалось, отпечатались на внутренней стенке мозга. В голове сохранился образ Мелиссы — с ней мы никогда не ладили. Казалось бы, можно было запомнить любое другое имя, но не девушки-занозы. Девушки-надоедалы, вечного пятна, девушки-сама-грация-и-манеры. Вспомнилось, как я взяла под опеку Лили — маленькая, зашуганная старшей сестрой. А теперь я то боюсь, что никогда больше не увижу ее, то покрываюсь мелочными мурашками при мыли о том, какой она будет, когда мы встретимся.
Сначала мне было ее жаль. Она не справлялась со своей силой — ей не хватало не столько смелости выйти против огня, сколько любви и уверенности. Для Мелиссы она была стыдной кляксой на репутации. Неправильной. Лили обладала чем-то жутким и слишком опасным, чтобы попасть в круг приближенных Мелиссы. Сама она, конечно, страшной не была — по крайней мере мы все связали себя молчаливым обетом и говорить о ее силе не разрешалось даже в своих комнатах.
Их было двое — опасных, не вписывавшихся в наш идеальный мирок Колдуний. И страшнее было то, что они сестры — они достаточно близки, чтобы одна могла подчинить себе другую. Так и вышло. Та, что была амбициознее, взяла контроль в свои руки. Мелисса вела игру настолько тайно, в то же время выставляя все напоказ, что к ней невозможно было придраться. Образцовая ученица. Заботливая дочь. И девушка-фурия.
Я даже не удивилась, когда узнала, что ей хватило мозгов вселится в Лили. Раньше она уже практиковала свой дар — но мы тогда смеялись всем замком, потому что она вселилась в кошку.
Но мне не жаль Лили — она была заведомо проигравшей. Если бы не Мелисса — кто-нибудь другой приручил ее под видом спасения от собственного дара. Хотя Евангелина не считала огонь способностью — скорее меткой. Мелисса же просто избавила ее от страданий, взяла управление пламенем на себя, оставив Лили роль, которую она всегда хотела — тень. У пламени по идее нет тени, но Мелисса наплевала на законы природы.
Прихватив бутылку молока и корзинку с печеньем, которое я, к счастью, не разучилась печь, я пробралась к укромному уголку с моей постелью — между двумя выступами, спрятанному под нависающим балконом. Отсюда всегда недалеко до входа в замок, чтобы спрятаться, и видно море, чтобы уйти.
