Факела, меняемые каждый час, освещали внутренний дворик монастыря. Отсветы играли на бревенчатых стенах жилья для монахов, в небольшом отдалении вгрызся в землю домик отца настоятеля, а совсем под стеной заложен фундамент, каменная кладка возвышается уже в рост человека. Там будет часовня, новое жильё для главы монастыря и верхушки монашеского братства. Всё окружено частоколом из сосновых стволов, ещё пахнущих лесом. Площадка, укреплённая с внутренней стороны стен, позволяет охране стоять, обстреливая нападающих, и не боятся ответных стрел – заострённые концы брёвен образуют подобие бойниц.
Братья-охранники неспешно ходят поверху, все бывшие охотники с метким глазом и верной рукой. В руках покачиваются арбалеты. Дорогие механические луки уже не раз оправдали свою стоимость: местное быдло пыталось разрушить монастырь, не желая принимать истинной веры, даже огненные стрелы метали, но короткие толстые стрелы арбалетов отгоняли всех на расстояние, с которого не достанет самый мощный лук. А несколько наиболее смелых навсегда остались лежать под монастырскими стенами. Там всё ещё видны холмики. Отец настоятель, проявляя милосердие, отпустил нечестивым язычникам все их грехи, даже прочитал заупокойную над их могилам. Стражам позволялось вместо рясы носить штаны и кожаную куртку, удобные для стрельбы.
Братья-охранники, обходящие стены, встретились, остановились, глядя друг на друга.
- Ну, что, брат Василий, не слышно этих смердов?
- Не слышно, Брат Константин. – охранники захохотали. Это пусть монахи думают, что привлекли их своими проповедями. Болваны! Они даже не представляют, насколько умелая стража у Владимира. Пока было приказано защищать монастырь, но, лишь придёт приказ, сбросят эти балахоны, что постыдилась бы надеть и женщина, облачатся в сверкающие панцири и вернуться в дружину князя огнём и мечом укреплять его власть.
- Ну, что брат, откроем секрет?
- Открывай, брат. – они двинулись к дальнему углу, аккурат за стройкой. Внизу груды камня, досок, грязь и вонь, а здесь, о Апия – мать сыра-земля! – кувшин с узким горлом и самой драгоценной жидкостью мира – вином из самого Цареграда. Дурные монахи используют его в своих тупых ритуалах.
- Причастимся, брат?
- Причастимся, ещё как причастимся! – захохотал второй, срывая опечатанную воском крышку. Он припал к горлышку и начал жадно пить, поднимая донышко всё выше. Названный Константином отвернулся, чтобы не видеть такого блаженства. Сейчас он заберёт кувшин, и уже Василий будет лопаться от зависти.
Что-то хрустнуло. Константин обернулся и увидел, что Василий заваливается назад, а кувшин задрался совсем высоко.
- Эй, ты! – он схватил драгоценный сосуд и саданул приятеля в грудь. – Лопнешь скотина!
Василий разжал пальцы и начал падать, и чёрт бы с ним, не жалко, но кувшин потянуло следом, словно зажатый зубами. Константин вцепился в него, (вино же вытекает!) потянул вниз. Приятель, наконец, отпустил кувшин и начал медленно падать. Константин ругнулся:
- Всё вылакал зар… – он осёкся, вперившись взглядом в приятеля. Василий вытягивал из сосуда словно чёрного ужа, только слишком прямого и не двигающегося. Вот он вытянулся на локоть, кувшин скребёт и вырывает из рук. Внезапно сопротивление резко ослабло, а на появившемся хвосте змеи расцвел черный цветок, словно оперение стрелы. Тут же приятель без крика рухнул с подмостков. Внизу глухо ударило, словно свалился мешок с… землёй. Константин открыл рот для крика, но не издал ни звука. В ухе резануло и как-то сразу стало тихо-тихо и совсем темно. Он ещё немного постоял, покачиваясь, лицо мелко дрожало в такт колебаниям чёрного цветка на толстом стебле, мгновенно выросшего из уха и выпустившего блестящий металлом треугольный корень с другой стороны, и полетел вслед за Василием. Резким щелчком прозвучал разбивающийся кувшин, и снова всё стихло.
С еле слышным треском крюк вонзился в край бревна, от рывка засел глубже, надёжно закрепляя верёвку. Она натянулась струной, мелко задрожала. На мгновение на помосте появилась тень и тут же растаяла.
Трое стражей, спешивших на подозрительные звуки, не заметили скорчившейся в ночном мраке фигуры. Мгновением позже им было уже всё равно: стрелы с чёрным оперением выбросили их за частокол, успокоив навеки. Недостроенная каменная стена скрывала угол ограды, в котором потихоньку исчезали стражники. Из тени вылетели ещё две стрелы, впились в затылки оставшихся охранников, стороживших ворота.
Прячась от света факелов, человек подбежал к бараку, ноздри затрепетали, улавливая запахи.
- Так, так. Лук, жареное мясо, медовуха. А как же пост? – бормоча, человек тихо притащил со стройки пару брёвен, подпёр ими двери. – Я тоже люблю жареное мясо.
Склад находился недалеко от бараков, там наверняка хранится масло.
Смолистые брёвна, конопляное масло – всё вспыхнет мгновенно. Тягучая жидкость выливалась без плеска, очень быстро стены сально заблестели. Факел победно засиял в руке человека.
- Любимая, ты просила не мстить за тебя, прости! – с этими словами он поджёг строение.
Пламя перекинулось на масло. Сначала нерешительно затем, освоившись, рыча побежало вдоль стены. Окончательно осмелев, заревело, охватив всё здание, взметнулось до небес. Чуть погодя из барака донеслись полусонные крики удивления, позже – ужаса и боли. Раздалось несколько мощных ударов, кто-то пытался открыть дверь – бесполезно, хоть и из дерева, но строили на века, надёжно.
Человек вынул меч и побежал к дому отца настоятеля. Оттуда выскочил заспанный охранник, зверовато вращая вытаращенными от удивления глазами. Зубья меча распороли ему глотку.
Запоры долго не продержались, от третьего удара дверь слетела с петель, обломок бруса грохнулся с другой стороны.
- Именем Христовым… – начал было оказавшийся на его пути монах, но не закончил. На стене осталась дуга красных брызг, словно небрежный мазок кистью, тело мягко повалившись на пол, заскребло ногтями по доскам, из среза шеи тугой струёй била кровь, поднимаясь фонтаном с каждым ударом ещё живого сердца.
- Твой Христос не властен надо мной! – ответил человек катившейся по полу голове, ещё пытавшейся что-то сказать, направляясь дальше.
Во всём доме он не нашёл никого, но в последней комнате, полуприкрытый медвежьей шкурой обнаружился люк, а под ним ход в подземелье. Недоумевая, когда ж успели выкопать, он спустился вниз.
Мрачные стены из груботёсанного камня, чадящие светильники, заполняющие подземелье вонью горелого жира, в стены вгрызаются решётки, закрывающие небольшие ниши, создавая подобие тюрьмы, полы из струганных досок. Напротив входа, в пол вбито распятие на непривычно тонком древке.
В одной из камер дёрнулась тень, на миг к решёткам прильнуло измождённое лицо, но при появлении сгорбленной фигуры монаха, вышедшего из неосвещённого угла, тут же отпрянуло. Монах повернулся к человеку с мечом, огонь светильников не освещал его лица, и казалось что под рясой пустота.
- Нечестивый варвар! Ты посмел прийти в святую обитель и пролил здесь кровь! Ты будешь проклят! Господь отвернётся от тебя! – голос старца звучал величественно, властно, даже языческий бог послушался бы.
- Какие слова! Святая обитель! Господь! Проклят! Думаешь они для меня что-то значат? Твои люди покалечили мою жену! И ты за это ответишь.
- Думаешь? – усмехнулся монах, перстень на сморщенной руке засиял двумя огоньками, за его спиной вздыбилась земля, разметав доски, и выросли два зверя, словно только что вырвавшиеся из преисподней из преисподней. Чудовищные лапы сжимают рукояти огромных секир, с клыков, пузырясь, капает пена, вид весьма угрожающий, словно у поднятого зимой из берлоги медведя.
- Беги, витязь! – срывая голос, закричал человек из клетки. – Беги!
- А-а, старые знакомые! – Бэр изобразил самую открытую улыбку, словно встретил лучших друзей. – Как здоровьечко? Уже не охраняете мост?
Чудища постояли, недоуменно вглядываясь в его лицо и, к великому изумлению отца настоятеля, склонились в поясных поклонах.
