— Да это же полная бессмыслица! — воскликнул в отчаянии господин Эршеффаль.
— Не нам о том судить, — благоразумно заметил Одерик и махнул оробевшему Ашвину рукой, чтобы тот побыстрее приступал к делу.
Конечно же, туфелька пришлась Эли впору, но, к сожалению, никто из присутствующих так и не понял, в чем же был изначальный замысел фей, и каким образом стеклянная обувь может помочь влюбленным обрести друг друга.
Эли, глядя на то, как бессмысленно и нарядно блестят хрустальные туфельки, поболтала исцарапанными ногами, и сказала чуть удивленно и радостно:
— Я… я свободна!.. Никогда еще не чувствовала себя такой счастливой!.. О, у меня такое чувство, будто сил у меня так много, что я могу бежать день и ночь напролет — пока не вернусь домой! В лесной край!..
Мыши и крысы дружно запищали от восторга, во всем соглашаясь с ней, ну а ящерица давно уж сидела в кармане платья, без труда определив, что создания лесов, полей и болот всегда находили себе здесь приют.
Маргарета и Одерик то плача от счастья, то смеясь, принялись обнимать дочь. Проклятие феи пало — в этом не было никакого сомнения!
— Поздравляю… э-э-э… невесту его высочества, — сказал и господин Эршеффаль, не желая оставаться в стороне, несмотря на испытываемую им сильнейшую неловкость. — Сердечно рад!..
Но Ашвин, все это время хранивший молчание, покачал головой с печальной улыбкой.
— То, что я предложил Эли свои руку и сердце, — сказал он, вовсе не значит, что она обязана их принять.
— Но разве… — начал было Эршеффаль, вновь закипая от возмущения, становившегося тем сильнее, чем меньше понимал почтенный опекун, — но принц резким жестом пресек эту речь.
— Проклятие пало, — коротко промолвил он. — А весте с ним исчез и прочий… морок.
— Ты знал! — вскричала тут Эли, высвобождаясь из родительских объятий и вскакивая на ноги. — Ты же знал, что я… я…
— Что ты разлюбишь меня, — с едва заметной запинкой произнес Ашвин то, что она сама сказать не решалась. — Разумеется, я знал. Ты сама об этом мне рассказала. И сударыня фея напоследок шепнула мне, что я потеряю тебя навсегда, если скажу вслух, что люблю. Уж очень ей не хотелось, чтобы ее проклятие пало!..
Тут господин Эршеффаль, в изнеможении утирая пот со лба, пробормотал: «Так вот оно что!..» — и был, пожалуй, единственным человеком изо всех присутствующих, кому открывшаяся истина принесла сколько-нибудь радости. Даже Маргарета и Одерик, чью величайшую радость, казалось, ничто не может омрачить, переглянулись и вздохнули, с жалостью глядя на Ашвина. Проклятие феи, хоть и было разрушено до самого основания, все-таки содержало достаточно горького яда, чтобы успеть напоследок изъесть одно людское сердце.
— И ты бы мог промолчать, — Эли смотрела на юношу пристально. — Если бы ты оставил меня при себе…
— Ты бы медленно угасала, — пожал плечами Ашвин. — А я бы стал подлецом, воспользовавшимся твоей уязвимостью. Разве возможно поступить так с тем, кого действительно любишь? Я предпочту никогда больше не увидеть тебя — но знать, что ты свободна и счастлива, — чем видеть каждый день, помня о своем обмане. Я отдал бы все за то, чтобы ты меня полюбила, но мне нужна ТВОЯ любовь, а не волшебное наваждение…
Откровенность юноши, говорившего так, словно в комнате больше нет никого, кроме него и Эли, смутила всех прочих так, что они, не сговариваясь, попятились и тихонько вышли вон. Маргарета утирала глаза, Одерик бормотал: «Это и в самом деле славный парнишка, хоть и принц!», а господин Эршеффаль, державшийся из последних сил, чтобы не досаждать воспитаннику в столь деликатной ситуации своим вмешательством, едва выйдя из зала, вскричал в сердцах:
— Эти ваши феи — премерзкие существа!..
— И не говорите, — согласился Одерик.
А Маргарета лишь горько вздыхала, думая о том, что Ашвину до конца его дней предстоит расплачиваться за ее давнюю ошибку — а ведь он, в сущности, просто подвернулся под руку фее!..
— Разве сможем мы быть счастливы, зная, что это оплачено ценой несчастья этого бедного мальчика?.. — вырвалось у нее.
— Проклятие все-таки дотянулось до каждого из нас, — с печалью согласился Одерик. — Нужно отдать должное сударыне фее — она необычайно искусна в злых делах. Даже если разбивается одно доброе сердце — остальные ранятся об его осколки…
Больше к этому прибавить было нечего: кто-то, возможно, и понадеялся бы на чудо, но только не эти измученные напрочь чудесами люди.
ФИНАЛ
Что же ощутила Эли, избавившись от проклятия? О том, как злые чары изводили ее, было сказано так много, что справедливо было бы описать и чувства, охватившие ее после того, как волшебство ушло.
Она и сама хотела бы знать, что именно чувствует — ведь человек, столько дней изнывавший под гнетом чужой воли и навязанных желаний, начинает особенно ценить проявления собственной воли. Со стороны могло показаться, что Эли проявляет несвойственную ей жестокость, молчаливо слушая признания Ашвина. Но на самом деле она лихорадочно пробовала на вкус каждую мысль, каждое вернувшееся к ней ощущение — и голова ее кружилась от восхитительной свободы и полноты чувств.
«Я… я вновь люблю свой дом! — думала она, едва понимая, о чем говорит принц. — Ох, как же я люблю своих родителей!.. Я так соскучилась по ним, и по бабушке… Только бы с ней все было в порядке — наверняка она ужасно расстроилась, когда я пропала! А эти чудесные мыши и крысы — они приходят ко мне, как раньше, и я, кажется, могу вновь часами с ними разговаривать… Скорее бы вернуться в лес и промчаться верхом по тропинке к лисьим норам! Наверняка лисята уже подросли и не узнают меня — ну и пусть, ведь я-то их помню, — тут брови ее сами по себе начинали хмуриться. — Как же я… зла! Я злюсь на эту мерзкую фею за то, что она со мной сотворила! Украла у меня столько чувств, столько времени, столько радостей! И еще меня выводит из себя мысль, что в самое важное время, когда решалась моя судьба, я просто лежала, как дурацкое бревно и хлопала глазами. Все говорили, спорили и что-то делали — одна я просто ждала, пока меня спасут. О, это невыносимо!.. А еще дурацкими мне кажутся эти туфли — от них ноги болят, и я едва могу шаг ступить!..»
Надо ли говорить, что Ашвин, все это время продолжавший печально рассуждать о неизбежности прощания и невозможности быть вместе, был совершенно не готов к тому, что Эли, чертыхнувшись, снимет с себя хрустальные туфельки и яростно вышвырнет их в окно — одну за другой.
— Э-э-эли?.. — с опаской позвал он. — С тобой все в порядке? Я тебя огорчил?..
Но она, словно не слыша его, топнула ногой по полу, затем снова и снова, словно споря с голосами, которые слышны только ей одной — и, возможно, еще мышам и крысам; они распищались так возмущенно и сурово, что посрамили бы и самого господина Эршеффаля.
Но не успел Ашвин спросить, что все это значит, как Эли стремительно подбежала к нему и, обняв, поцеловала в губы. Хотелось бы сказать, что первый поцелуй показался принцу романтичным, но, увы, даже всей фейской магии мира не хватило бы для того, чтобы придать ему должную изысканность: это было чертовски неожиданно, пугающе, да еще и под мышиный писк — и Ашвин был готов поклясться, что кто-то из этой братии ткнулся любопытным носом ему в ухо. А где-то в кармане у Эли — не забываем об этом! — пряталась ящерица и бог знает кто еще. И все же это был совершенно чудесный поцелуй, от которого все мысли в голове у принца перепутались
— Пфххх! — вот что получилось сказать у него после всего этого. — Ты что⁈.. Зачем?..
Тут девушка улыбнулась и если до того Ашвин мог в глубине души счесть, что у их поцелуя имелись некоторые недочеты, то теперь уж он полностью утратил способность рассуждать о мышах, крысах и ящерицах — так преобразилось и похорошело лицо Эли из-за этой загадочной, мечтательной и чуть насмешливой улыбки.
— Ох, да неужели тут нужны объяснения? — сказала она. — Ну что ж, слушай Ашвин! Если разобраться, то я никогда в жизни не была влюблена по-настоящему — не считать же любовью эти фейские глупости. Там не было ни капли правды, и вообрази, как ужасно все могло бы сложиться, окажись ты плохим человеком!.. Я бы избавилась от власти чар и поняла, что все это время меня принуждали восхищаться какой-то пустышкой!.. Фу, гадость!.. Но в том-то и дело, что во всем этом нагромождении лжи и чар если и было что-то правдивое и настоящее — так это твои честность и доброта. Слепо любить кого-то по волшебному принуждению — совершенно ужасная и унизительная штука, очнувшись от которой хочется сгореть со стыда. Но я смотрю на тебя и понимаю, что не жалею ни о единой минуте, проведенной с тобой вместе, и не отказываюсь ни от единого слова, сказанного тебе — пусть даже мной тогда распоряжалась магия фей. Но магия ушла — а ты остался таким же, каким мне казался. Даже лучше!.. Все равно, что поскрести фальшивую позолоту — и найти под ней что-то во стократ более ценное! То, что предназначила мне фея, сделало меня самым несчастным человеком в мире — и, следовательно, это и любовью-то называть нельзя. А то, что ты безо всякого морока оказался еще замечательнее, чем это внушала мне магия… это сделало меня счастливой.
