не сразу пришла в себя. Судя по тому, что она услышала, лучшей мамы для Вани не сыскать. Однако Сэре еще никогда не приходилось сталкиваться с международной процедурой усыновления. Да и не считала она, что для ребенка это будет наилучший выход. Он родился в России и должен жить в России: Сэра не могла поверить, что в целой стране не найдется места для такого одаренного и мужественного мальчика. Она вдруг осознала, до чего они с Аланом были наивны. Рассказывая миру о судьбе брошенных детей, на которых навешивали — совершенно безосновательно — самые жуткие диагнозы, тем самым обрекая их на скорую гибель, они не подумали, что на статью наверняка пойдут отклики от людей, которые захотят усыновить Ваню. Познакомившись с Викой, Сэра поняла, что та оказалась более дальновидной. Вика успела изучить возможности для усыновления мальчика в России и сделала единственно верный вывод: его шансы на дальнейшую нормальную жизнь связаны с поиском приемной семьи за рубежом.
На протяжении следующих нескольких месяцев англичанка, звонившая Сэре, — ее звали Линда — никак не проявлялась, однако через организованный ею фонд продолжала собирать деньги на поездку в Москву для встречи с Ваней.
Что до самого Вани, то возвращение в “родной” дом ребенка вовсе не ознаменовало для него начало новой жизни. Вся его история все больше начинала напоминать “день сурка”. Ваня снова оказался в группе с лежачими, обреченными детьми. С той существенной разницей, что его собственное здоровье ухудшилось едва ли не катастрофически. За месяцы в психушке он превратился в скелетик, у него дрожали руки, он был призрачно бледен, а вокруг глаз у него залегли черные круги. Правда, было и кое-что хорошее: рядом находились его друг Андрей и любимая воспитательница Андреевночка, которая приходила один раз в четыре дня. Однако обещанного “лечения” — причина, по которой Ваня был переведен обратно в дом ребенка, — никто ему не обеспечил. Ни дефектолог, ни логопед, ни массажист — ни один из специалистов, состоявших в штате дома ребенка, ни разу не осмотрел Ваню. Адель не давала им такого указания.
Примерно тогда же Сэра познакомилась с молодой женой британского дипломата, дипломированной воспитательницей детского сада, которая проявила готовность заняться с детьми из дома ребенка музыкальной терапией. Адель, при виде иностранцев обычно прятавшаяся у себя в кабинете, в тот день изменила своей привычке. Она была явно взволнована и искала внимательных слушателей. Даже не поздоровавшись, выпалила:
— Нет, я так больше не могу!
Сэра встревожилась.
— Вчера воспитательница третьей группы сорвалась и начала бить детей! Я стала ее унимать, так она и на меня наорала. Кричала, что отказывается работать за гроши, потому что у нее две дочери, которым надо помогать. Я бы и рада платить им больше, но где мне взять деньги? А уж этой воспитательнице и подавно не угодишь. Она недавно выиграла миллион на тараканьих бегах! Но ей все мало! И самое ужасное, она не хочет выходить на работу…
Сэра покосилась на приятельницу. На ее лице без труда читалось изумление: кто эта ненормальная старуха? Сэра не спешила переводить ей слова Адели, потому что имела все основания предполагать: узнав горькую правду, та вряд ли захочет еще раз сюда прийти. Выговорившись, Адель какое-то время подавленно молчала. На музыкальную терапию она все-таки согласилась, как всегда — с большой неохотой. Но, как и все хорошее, музыкальные занятия в доме ребенка № 10 длились недолго и вскоре были запрещены. Очевидно, музыка слишком сильно действовала на малышей.
Сэра давно смотрела на это заведение без розовых очков. Каково же было ее изумление, когда в одной русской газете она прочитала статью, в которой "царство" Адели именовалось "гнездом ангелов" и единственным оплотом добра в насквозь прогнившем городе! В этом “царстве”, уверяла автор статьи, все сотрудники работают с полной самоотдачей и окружают своих подопечных любовью и заботой. Но самое поразительное, журналистка — прихожанка Вторничной церкви — пела хвалу строгой изоляции детей от внешнего мира, уверяя, что только так их можно оградить от зловредного влияния алкоголиков и наркоманов. С этим Сэра была категорически не согласна.
“Забор изолирует детей от реальной жизни, — восклицает Сэра, потрясая выцветшим номером газеты с той давней статьей. — За забором создается закрытый мир, в котором возможны любые издевательства! Ничего удивительного, ведь туда не пускают даже родственников, желающих навещать детей. Я глазам своим не верила, читая восторженный отчет о “монотонной” жизни малышей, якобы спасающей их от проникновения снаружи безумного нищего мира. Автор охотно прощала воспитательницам небрежное отношение к детям: они, дескать, все равно “неизлечимо больны”, следовательно, обречены и не нуждаются в медицинской помощи.
Но когда я дошла до истории Ани — поразительно умной девочки, получившей коляску от британских благотворителей, — у меня буквально кровь закипела в жилах. Журналистка оправдывала сотрудников, так и не удосужившихся заказать для Ани корсет для позвоночника, на котором настаивал доктор Свангер. Зачем, писала она, создавать лишние трудности для девочки, у которой в жизни нет никаких перспектив.
Ее нимало не смутил тот факт, что Аня, по ее собственному признанию, “смышленая и любознательная девочка", получила диагноз “имбецильность" — тот же, что и Ваня. Этот ошибочный диагноз приговорил обоих детей к “интеллектуальной смерти”. Ей и в голову не пришло связать жестокий приговор, вынесенный ребенку, с тем, что с Аней вообще никто не занимался. Мало того, ее обрекли на существование в группе с детьми, не умеющими говорить. Вывод напрашивался сам собой: с точки зрения Вторничной церкви, Адель, будучи верующей, все делала правильно. Я тут же вспомнила Вику. Какое разительное отличие! Та тоже искренне верила в Бога, но это не мешало ей понимать, что в домах ребенка не только не лечат детей с недостатками развития, но и закрепляют у них эти недостатки”.
Однажды в декабре Сэра и Вика повезли Ваню в Центр лечебной педагогики, один из первых независимых детских центров. “Это было вскоре после возвращения Вани в дом ребенка. Контраст между обоими заведениями просто поражал. Неужели центр и дом ребенка № 10 существуют в одном и том же городе? В центре к Ване впервые отнеслись как к человеку. Ни на одном из врачей не было белого халата. На рубашке директора красовалась надпись: “Все дети обучаемы”. Ване дали время оглядеться, освоиться в новой обстановке и только потом предложили поиграть со счетами. Ему нравилось прикасаться
