— А так залечить не можете? — плаксиво спросил великан, кривясь от жалости к самому себе.
— Как это — «так»? — Синяка посмотрел на великана строго.
Под взглядом его потемневших глаз Пузан немного смешался, но все же собрался с духом и ответил:
— Ну, магией…
— Зачем тебе магия, когда и так заживет?
Большой рот Пузана расплылся.
— Как болотную пакость всякую лечить, так за один вечер чародейством… А как слугу своего верного, так сразу «и так заживет»? По-вашему, выходит, если ты великан и из себя большой, так все стерпишь, все снесешь?
— Замолчи, — тихо сказал Синяка, и великан замолчал. Он знал, конечно, что без синякиной магии Мела бы умер и только это заставило чародея обратиться к волшебству. И все же обида жгла чудовище.
Не слушая возмущенного сопения, Синяка перевязал ему ступню и помог сесть на лавку.
— Хватит ныть, — сказал он. — Погляди-ка, где наши друзья оказались.
Пузан сунулся носом в смуглые синякины ладони, в которых светился магический кристалл. Некоторое время созерцал, не замечая, как хозяин с легкой усмешкой смотрит на его всклокоченные серые волосы и на застрявшие в них щепки. Потом удивленно произнес:
— Куда это их занесло? Река по обличью вроде бы наша Элизабет, но какая-то она незнакомая…
— Река действительно Элизабет, — проговорил Синяка задумчиво, — но только не наша. Это их Элизабет.
— Как это «их»? Кто это — «они»?
— Еще не знаю. — Синяка внимательно всмотрелся в кристалл.
— Да, это другой мир. И как это ребят угораздило?
— Видать, пока они шли, кто-то сдвинул пространство, — высказался великан, за что был вознагражден одобрительным взглядом синих глаз.
— Дело говоришь, Пузан. А я тебе даже больше скажу, друг мой. В этих мирах смещать пространства могут только двое. Во— первых, я могу, но я этого не делал, значит…
Внезапно Пузан посерел от страха.
— Значит, это сделал Торфинн! — шепнул он.
Черно-желтые флаги, щелкая на ветру, развевались на высоких башнях. Неприступные стены, сложенные древним камнем и кое-где покрытые мхом, уносились высоко в небо, впиваясь в него своими зубцами, и казалось, что низкие облака проходили сквозь них, как волосы сквозь частый гребень.
Человек тридцать стражников беспорядочно слонялись по мощеному булыжником двору. На них были островерхие шлемы поверх кольчужных капюшонов, металлические наколенники. Все носили желтый и черный цвета. Одни имели арбалеты и ножи, другие держали наплече алебарды и пики. Один, самый мощный из всех, с густыми темно-рыжими волосами и заплетенной в неопрятную косичку бородой, был вооружен моргенштерном.
Решетка в воротах донжона со скрежетом поднялась, и во двор, грохоча подкованными сапогами по деревянному настилу, вышли двое. Тот, что шел впереди, казался огромной черной тенью. Широкий плащ взлетал над его плечами, открывая блестящую черную кольчугу, на которой лежала массивная золотая цепь с рубинами. Седые волосы, схваченные золотым обручем, спускались на сильные плечи старика, а под взглядом его черных пронизывающих глаз солдаты невольно ежились. Это был Торфинн.
Второй следовал за ним, отступив на полшага. Ростом он был немного пониже чародея, но все же и он был выше остальных. Он был одет в простую темную рубаху с длинными рукавами, сапоги из хорошей кожи, темный плащ с капюшоном. Ни кольчуги, ни шлема он не носил. Темно-русые волосы слуги Торфинна были коротко подстрижены, серые глаза смотрели равнодушно, словно ничего интересного этот человек уже не чаял увидеть. В правой руке он держал кнут, левой придерживал эфес красивой сабли. Его неподвижное лицо и властная осанка делали его странно похожим на Торфинна, словно он был его сыном.
Чародей остановился, расставив ноги и упирая кулаки в бедра. Солдаты вытаращились на него, постепенно сбиваясь в кучу.
— Стадо болванов! — рявкнул Торфинн. — И это — моя гвардия в этом дурацком мире? — Он повернулся к стоящему за его спиной человеку с кнутом. — Что скажешь, Вальхейм?
Вальхейм склонил перед чародеем голову и спокойно ответил:
— Скажу, что любой из них готов отдать за вас жизнь, ваша милость.
Торфинн расхохотался и крепко хлопнул Вальхейма по плечу.
— Молодец! На такое и возразить-то нечего…
Ингольв промолчал.
Каждый раз, когда Кочующий Замок попадал в какой-нибудь новый мир, стража Торфинна меняла свой облик. Иногда это были невидимки, и капитан командовал ими, прибегая к помощи простых заклинаний, которым в хорошую минуту обучил его Торфинн. Порой солдаты чародея оказывались молчаливыми воинами в диковинных доспехах, либо, что еще хуже, изъяснялись на непонятном языке. Случалось ему управляться с ордой полуголых дикарей, и тогда в ход шел кнут. Но на сей раз перед капитаном стояли белобрысые, русые, рыжеволосые люди, тягостно напоминающие ахенцев.
— Мне нужна свита, как подобает властелину, — сказал Торфинн. — Свита, а не сборище животных, обученных только тявкать и огрызаться.
Он еще раз оглядел свою гвардию, брезгливо покривился и ушел в башню. Плащ взвился за его спиной.
Вальхейм остался стоять посреди двора, бесстрастно глядя в испуганные лица своих солдат. Они постепенно замолкали. На самом деле Вальхейм думал вовсе не о них. Он думал о том мире, где очутился Кочующий Замок.
Судя по тому обличию, которое приняло здесь жилище Торфинна, мир этот должен быть старинным, много старше Ахена. Коллекция охотничьего стрелкового оружия, которую Торфинн имел обыкновение размещать в караульном помещении, исчезла, — значит, порох еще не изобрели. Дальше арбалетов фантазия местных оружейников пока что не продвинулась.
Вальхейм знал — правда, не слишком хорошо — что Торфинн и замок каким-то образом связаны между собой. Чародей был частью волшебного замка и благодаря именно этому обстоятельству мог перемещать его из одного мира реки Элизабет в другой, подобно улитке, которая сама несет на себе свой дом.
Интересно, подумал вдруг Ингольв, как меняюсь я сам, оказываясь всякий раз в ином пространстве? На этот вопрос ответа у него не находилось. Зеркалам здесь доверять нельзя, а Торфинн никогда не скажет ему правды.
С тех пор, как Анна-Стина Вальхейм отдала своего брата во власть черного мага, прошло много лет. Анна-Стина, наверное, уже умерла, а он, Ингольв, еще жив, и ему все еще нет тридцати. Иногда он думал, что давно перестал быть человеком. В далеком прошлом остался тот день, когда он поклялся в верности Торфинну и взял из рук торжествующего чародея старинную тонкую саблю и кнут. Торфинн был первым и единственным, кому удалось сломать гордость Вальхейма, и забыть этого Ингольв так и не смог за все сто с лишним лет.
