— А Дурман и Топор — это кто? — спросил Дэни машинально. Остальные имена почему-то были знакомы, и в голове царил страшный сумбур. Он не только не мог понять, день сейчас или вечер, но и сколько времени он проспал. Казалось, что долго, ужасно долго. Казалось, он пару раз просыпался от кошмаров и снова засыпал. Чудно, действительно.
— Топор — вожак ребят с Драконьего Гребня, — ответила Шпилька. — А Дурман командовал инженерами на Серебряной реке. А что?
— Так… — Дэни протянул ей полупустую крынку, и вдруг увидел собственную руку, кости, рвущие кожу, руку кого-то, чуть не подохшего от голода, не эльфийскую, совсем не эльфийскую…
«А почему, собственно, ей быть эльфийской, — подумал он. — Чья это рука? Инглориона? Дэни?
Кто же я такой?»
Шпилька сидела рядом на корточках и наблюдала с доброжелательным интересом. Дэни чуть улыбнулся и спросил:
— А я долго провалялся?
Шпилька легонько пнула его в плечо — Дэни отчетливо осознал, что орка соразмеряет силу, чтобы не причинить ему боль.
— Почти месяц, — сказала она. — Сентябрь пришел к повороту.
Дэни зажмурился, мотнул головой, борясь с мутной слабостью, и вдруг понял, что она сказала:
— Сколько?!
— Дней двадцать пять.
Дэни сел, обхватив колени руками. Колени показались совершенно не своими.
— Но почему?!
Шпилька ткнула его носом в щеку — Дэни неловко отмахнулся ладонью.
— У тебя была горячка — знаешь, какая? Ребята здорово удивлялись, что ты выкрутился. Паук думает, что это не только от простуды, хотя ты здорово простудился, по-моему. Тут еще и чары. Ты же бредил такими вещами…
— Месяц… — пробормотал Дэни. — Я чуть не умер. Я месяц пробредил. И… Шпилька, мне очень надо поговорить с Пауком. Пожалуйста.
«Мне страшно, — хотел прибавить он. — Я, кажется, потерял себя. Может, Паук поможет мне найтись. Кажется, он знает, хоть приблизительно, где искать…
Кажется, он говорил что-то очень важное».
— Ну хорошо, — сказала Шпилька. — Я попробую. Ты допивай молоко.
И вышла из пещеры, оставив Дэни с его отчаянными мыслями.
Он смотрел на себя и видел собственную человеческую болезненную худобу. Костюм эльфийского рыцаря исчез; на Дэни была широченная полотняная рубаха и штаны из такого же грубоватого серого полотна. «Чистая одежда, — подумал Дэни. — Кто же возился со мной все это время?»
«Слуги Зла, — сказал он про себя и усмехнулся. — Слуги Зла вообще, а конкретно наверняка Паук. Паук до чего-то доискивается. Он устроил со мной этот опыт, и ради опыта не дал мне подохнуть… или ради чего?»
Двери в пещеру, где жила компания Паука, не было. Дэни, не напрягая слуха, слышал звуки поселка. Слышал кузницу, плеск воды, еще какие-то рабочие звуки, ровный механический гул чего-то, что ему ничего не напоминало. Слышал шаги и голоса, вернее, орочье урчание, хрюканье и визг, слышал, как бегают и визжат орчата — такие звуки просто не могли издавать взрослые существа, и Дэни снова усмехнулся про себя.
«Они — големы из грязи. Они выходят из камня. Ну да».
В пещере сверху тянуло подземельным холодком, а от очага пахло горящим углем, молоком и мясным отваром. Инглориону этот запах показался бы тошнотворным, но у Дэни он вытащил давние, стертые несметными десятилетиями воспоминания о мамином курином супе и более свежую, но размытую болезнью память о вкусе горячей и жирной солоноватой жидкости. «Будем надеяться, что это отвар мяса яков, — подумал Дэни с той же внутренней горькой усмешкой. — Им меня поили, когда я был в состоянии что-то пить. Поэтому я не умер.
Вероятно, кроме отвара мяса было еще что-нибудь неприемлемое для эльфа. Орочье пойло. Какие-то их зелья. Чем-то они меня вытянули.
И эта дрянь, которая оставила или заставила меня жить… она окончательно выжгла из меня все остатки эльфийского. Впрочем, о чем я вообще?! Какие остатки? Кого я пытаюсь обмануть? Себя?
Я — человек. Дэни Лисс, ученик плотника из деревни Светлый Бор. Этой деревни, кстати, давным-давно нет. Там теперь городок, Светлоборск, от моего дома ничего не осталось, от моей улицы ничего не осталось, от деревянной церквушки, куда ходили молиться Эро мои родители, ничего не осталось… от деревенского кладбища, где, наверно, похоронили и маму, и отца, и сестренку, и Кэтрин, — тоже ничего не осталось. А я все жил. И все это проходило мимо, не задевая меня. А теперь все вернулось с беспощадной яркостью и шарахнуло разом, все, что не отболело за эти двести или триста лет — и я, дурак, еще приплел к своим человеческим болячкам Темного Властелина и, валары знают, какие еще неописуемые силы.
Ну да. Есть им дело до меня. Эльфийская спесь, — подумал Дэни брезгливо. — Но почему? Почему — эльфийская, и как я мог прожить такую бездну лет, я — не эльф, а простой смертный? Как я сумел не состариться? Как вообще вышло, что я считал себя эльфом, а?
Может быть, это каким-то чудом известно или понятно Пауку? Какова, однако, умора — орк понимает тебя лучше, чем ты сам! Описаться или обрыдаться!»
Кружилась голова, и хотелось спать, болезнь еще не ушла окончательно, и Дэни чувствовал мутную слабость, но так хотелось дождаться Паука, что он встряхивал головой, отгоняя сон, и причинял себе намеренную боль воспоминаниями. Теперь из запертых, замурованных глубин памяти всплывали такие на диво яркие картинки, что хотелось кричать, будто от ожога. Дэни уже готов был биться головой о стену, колотить по ней кулаками и орать: «Что я такое? Да что же я такое? Я — законченная сволочь или просто чья-то добыча?!» — когда в пещеру, сопровождаемый Шпилькой, вошел Паук, внеся с собой запахи ветра, дикого чеснока, горной травы и хищного зверя.
Дэни улыбнулся. Он смотрел на орков, как в первый раз, совершенно трезвым и ясным взглядом, и поражался изменившейся общей картине. Почему, собственно, эти живописные хищники казались ему такой уж неописуемой мерзостью? Дэни оценил каменные бугры мускулов под лоснящейся зеленоватой кожей и звериное обаяние подвижных морд с цепкими, насмешливо-разумными взглядами; он рассмотрел рысьи кисточки жесткой шерсти на ушах и собачьи носы, безусловно, предназначенные для такой же тонкой, как и у ищеек, работы, отметил тяжеловатую, будто у медведей или волкодавов, опасную грацию движений. Монстры? Почему, собственно? Только потому, что они отличаются от людей?
«Но ведь волки, пумы, яки тоже изрядно отличаются. И их никто как будто не называет монстрами, уродами и порождением Зла. Хищники? Опасны? Так опасны не только волки и пумы, но даже одичавшие псы и необъезженные кони. И что вообще не опасно в нашем несовершенном мире?
А если, к примеру, волк не добил меня, когда я был ранен? Или конь вынес с поля боя? Положим, медведь лизнул, когда я валялся в беспамятстве, и привел в чувство. Ведь я был бы благодарен зверю, честное слово. Я решил бы, что эта бессловесная тварь не лишена какого-то своеобразного понимания доброты и дикого, но благородства. Только орк не может рассчитывать на мою признательность. Я не припишу ему ни благородства, ни доброты, ни разума. Он в любом случае — гнусная дрянь, преследующая отвратительные цели.
