Однажды мы с Яной полночи катались по столице, и она все удивлялась плавности и бесшумности хода кареты. Еще бы – мои умельцы из Стенборо оборудовали карету колесами с шинами из той самой резины, снабдив ее амортизаторами и рессорами. Естественно, ей захотелось такую же карету. Когда ее увидели и оценили люди из окружения императрицы, то маленький заводик по производству резины обеспечил себя заказами на несколько лет вперед.
Когда по моему вызову из Малых Лук, большой деревни близ поместья Стенборо, прибыл доктор Цаннер, я торжественно вручил ему изготовленный Гростаром микроскоп. Настроив прибор и капнув на предметное стеклышко застоялой воды, я уступил свое место у окуляра Цаннеру – любуйтесь! Тот прильнул и надолго застыл, пораженный. Мне никак не удавалось оторвать его от невиданного зрелища, чтобы поменять предмет наблюдения. Только поздно вечером мы смогли серьезно поговорить – настолько увлекло доктора это занятие.
Я поинтересовался у него дальнейшими планами в области научных изысканий. Внимательно выслушав Цаннера, обратился к нему с заранее продуманной речью:
– Все это хорошо, господин Цаннер, все просто замечательно, но нельзя объять необъятное, и потому у меня к вам серьезное предложение. Мне думается, что вам не стоит метаться из стороны в сторону, а необходимо выбрать одно серьезное направление. Лекарство, получаемое из зеленой плесени, называемой «пеницилл», – вот что должно занимать вас и чему вы должны посвятить себя. Пенициллин – это не панацея, но лекарство, которое избавит человечество от многих и многих болезней, вызываемых теми самыми крохотными организмами, которые были видны в микроскоп. Раненные в бою не умрут от гангрены, простывшие дети – от воспаления легких. Не знаю, удастся ли вам его создать, но это такая цель, которой можно посвятить целую жизнь. Экспериментируйте, ставьте опыты, занимайтесь только этим вопросом, а я обеспечу вас всем необходимым. Объект, из которого можно извлечь данное лекарство, – вы знаете. Получите культуру этих грибков, первыми вашими пациентами будут мышки, а там, глядишь, и до людей дойдет.
К счастью, Цаннер вовсе не такой тщеславный человек, как, например, Капсом, которому помимо результатов необходима еще и слава. Цаннер – истинный ученый, по крайней мере в моем понимании.
Утром я провожал доктора Цаннера, бережно прижимающего к груди обернутый мягкой тканью микроскоп. С кошелем, полным золотых монет, он обошелся не в пример более небрежно – просто засунул его в дорожный мешок.
«Левенгук ты наш, – думал я, провожая его взглядом. – Теперь тебе занятий на всю жизнь хватит»…
Изготовил микроскоп конечно же не сам Гростар, а подручные в его оптической лаборатории, но от этого он был не менее хорош.
Помимо лаборатории Альбрехт имел еще и ювелирную мастерскую, в которой трудилось около двух десятков человек, изготавливающих многочисленные заказы. Кроме того, под его началом была еще и часовая мастерская, специализирующаяся на изготовлении карманных часов, которые вошли в моду сразу, как только появились. Кроунт сделал в Стенборо единственный действующий экземпляр, и я продемонстрировал его Альбрехту. Гростар сразу же загорелся идеей пустить их изготовление на поток. Я свел его с изобретателем, и в результате их совместного труда родились карманные часы, надежные и очень изящные благодаря дизайнерскому таланту Гростара. Дальше было просто – я продемонстрировал их на паре раутов и журфиксов. Аристократия, падкая на всякого рода новинки, живо ими заинтересовалась, что и обеспечило Гростара заказами на долгое время.
Тот поначалу схватился за голову – где я, мол, столько мастеров возьму, изготовление любой шестерни занимает чертову уйму времени! Здесь мне пришлось сказать ему волшебное слово – пресс. Сначала Альбрехт недоуменно посмотрел на меня, затем снова схватился за голову и убежал.
А жаль, мы любили проводить время втроем – я, Коллайн и он. Анри посмотрел на меня недоуменно, и ему пришлось объяснить, что нет разницы между пером для ручки и шестерней для часов. Коллайну тоже хватило пары минут, чтобы понять суть. Штамповка – она и есть штамповка, неважно, где ее применять.
В целях развития металлургии я установил контакт с семьей потомственных сталеваров Монторгейлов, владельцев одного из самых крупных заводов по производству стали, лелея мысль о том, что они станут Круппами своего мира.
Конечно, масштабы семейного дела трудно назвать большими в привычных мне категориях, но в масштабах Империи их производство впечатляло. Там мы пришли к соглашению тоже достаточно быстро: в последнее время семья переживала нешуточные трудности – отчасти из-за неправильного ведения дел, но в основном от действий их прямых конкурентов, которые не стали гнушаться нечестными способами в стремлении разорить Монторгейлов.
Соглашение было полюбовным. Взамен некоторых привилегий моему дому они получили необходимые средства, а также возможность заполучить такие технологии, как мартеновская печь и прокатный стан. Кроме того, пришлось провести разъяснительную беседу с их врагами, чтобы они знали, что им дозволено, а что нет.
Коллайна в горы я так и не отпустил, да он особенно и не рвался, понимая, что основные дела происходят именно здесь. Мы оказались оба правы: Ворон через некоторое время приехал с грузом золота и с известием, что прииск заложен, работает и проблем в ближайшее время не ожидается. Форт же построен как раз в том месте возле брода через реку, где мы так славно бились с вайхами, и удачнее расположения для него не придумаешь.
Янианна полюбила приезжать ко мне в гости без предупреждения. Не то чтобы она стремилась застать меня врасплох – нет, просто ей нравилась моя реакция на наши незапланированные встречи. Хотя о ее визитах ко мне знала вся столичная знать, всякое посещение моего скромного дома она обставляла со всей доступной ей таинственностью. Смешно, но меня это всегда умиляло.
Вот и на этот раз я сидел в кабинете, подсчитывая, сколько прибыли мне принесет продажа партии золота, доставленного Вороном. Буквально накануне мы переплавили его в слитки и перевезли в мой новый дом. Теперь не имело смысла хранить его в банках: в этом доме имелись и узилище, и сокровищница, и даже тайный подземный ход, выводящий к самой набережной реки Арны. Относительно того, что он тайный, – вопрос, конечно, спорный, поскольку не я являлся первым владельцем дома, а следовательно, и не единственным обладателем знаний о нем.
Лишь только немалый сад требовал перепланировки – я хотел видеть его таким же, как императорский, и этим вопросом уже давно занимались садовник с помощниками.
