— Эй, я не немой! — возмутился обережник. — И разве я тебе свое имя говорил?
— Та скандальная тетка сказала. — Горец хмыкнул и добавил: — Она вообще много чего сказала. И о тебе, и о моих предшественницах.
Парень побагровел, и ЭрТар узнал о госпоже Индоре тоже уйму интересного.
— Да ладно тебе, — попытался урезонить его горец, — у бедной женщины как-никак дом сгорел…
— Бедной?! Да ее развалюха была застрахована дороже, чем храм! — в сердцах бросил Джай. — Жалеть ее… Небось скачет сейчас от радости по пепелищу, коза драная! А у меня все пропало: вещи, оружие, заначка на черный день… ожерелье мамино, из янтаря... сгорело, наверное.
— Все, что я хочу, — чтобы вы от меня отцепились, — холодно перебил жрец. — Вы для меня только обуза.
— Еще неизвестно, кто для кого, — проворчал Джай. — Если на нас нападут, я не стану вас защищать.
— Ты, главное, их не защищай! — осклабился горец.
— И доверять вам не собираюсь.
— Мы тебе тоже, не переживай. А добрый совет хочешь, э?
Жрец умолк и недоуменно уставился на ЭрТара.
— Надень заодно и штаны. Простуда — она штука коварная!
***
Волы размеренно чавкали по грязи клешнятыми копытами, тихо радуясь, что груз на телеге стал хоть чуточку да меньше.
Купцы их восторга не разделяли. Бородатый, не выпуская вожжей, вполоборота наблюдал, как кучерявый складывает разбросанные разбойниками вещи.
— Мерзавцы, — в очередной раз пробормотал тот, убедившись, что торбы с остатками дорожных припасов на возу нет. — И когда только успели?!
— Совсем распоясались, сволочи! — поддакнул бородач. — Средь бела дня! На шумном тракте! Чуть ли не под городской стеной! Куда только обережь смотрит…
В данный момент на тракте шумели только вспугнутые волами галки, но остальное вполне соответствовало истине.
— Штаны серые полотняные, — горестно бубнил напарник, — две бусины с четвертью, носки кроличьи, с двойной пяткой — бусина за пару, отрезы шерстяные…
— Ничего, — проворчал бородач, возвращаясь к вожжам. — Нам же обещали возместить все издержки, верно? Ну так больших издержков, мать их, я в жизни своей не видывал!
— Вот гады, — гулко, с непередаваемым чувством сказало тележное дно. — Вы их запомнили?
— Угу, — сплюнул купец.
— Захочешь — не забудешь, — уныло поддакнул второй.
Дно закряхтело и веско пообещало:
— Поймаю — по косточкам разберу.
Купцы уважительно примолкли. Верный ученик Темного, глава Оритской гильдии преступников (неофициальной, разумеется!), известный на все Царствие злодей и убийца по кличке Репа не бросал на ветер слов — только пепел добросовестно упокоенных жертв. Ходили слухи, что на его счету есть даже парочка йеров; в это верилось с трудом, однако совсем выбросить из головы не удавалось. И поскольку портреты оной знаменитости (вид спереди, сбоку и даже сзади) примелькались обережникам почище образов, переезды из города в город вызывали у нее некоторые сложности.
Тем временем тракт решил восстановить репутацию людного — восточные ворота Ориты распахнулись и из них цепочкой вылетели пять двуколок. Уже в чистом поле перестроились: одна впереди, одна чуть поодаль и за ней рядком остальные, во всю ширь дороги.
Бородач сразу понял, что эти типы объезжать воз по грязи не станут, а не уступишь сам — схлопочешь плетью, и хорошо, если обычной. Мужик поскорее дернул за левую вожжу, одновременно лупя волов по спинам обвисшей правой. Телега начала разворачиваться, но внезапно содрогнулась и просела: невинная на первый взгляд лужица оказалась заполненной водой ямой, куда по самую ось ввалилось левое переднее колесо. Двуколки приближались наперегонки с ветром, заставив перепуганного купца схватиться за кнут. Бедные животные заревели и что есть мочи заскребли копытами. Дышло предостерегающе затрещало, под днищем что-то хрупнуло, и воз с ужасающим скрипом завалился на бок.
Наездники с гоготом промчались мимо, забрызгав грязью все, что над ней возвышалось.
— Ненавижу разбойников! — простонал бородач, поднимаясь и потирая поясницу.
— Так то ж йер с обережью были, — сдавленно возразил кучерявый откуда-то из-под тюков.
— Да заметил я, заметил… но лучше бы этот проклятый воз таки сперли!
***
— О, тут еще и полкурицы жареной! — восхитился ЭрТар, тут же отрывая от птицы ножку и впиваясь в нее зубами. — Жешкая, шобака…
Джай мрачно взял протянутый «сорокой» остов. Равнинный обычай, велящий отдать другу лучший кусок, нравился ему куда больше горского, где оный полагался добытчику.
Жевать приходилось на ходу — жрец быстро и уверенно шел сквозь довольно частый ельник, словно не раздвигая ветки, а легкими касаниями прося их подвинуться. В семи шагах позади него, будто бы сами по себе, «прогуливались» парни. Первое время мужчина оглядывался (горец неизменно жизнерадостно махал ему рукой), но, видя, что эти чирьи на заднице так просто рассасываться не желают, перестал обращать на них внимание.
ЭрТар продолжал потрошить купеческую торбу, до куры достав оттуда хлебную краюху, полторы чесночных головки и пучок привядшего лукового пера.
— Ну и ломоть сыра. — Горец понюхал влажный ноздреватый кусок, украдкой скривился и целиком перебросил Джаю. — Чудненько! До селища дотянем, а там в едальне перекусим.
— На какие шиши? — ехидно поинтересовался обережник, изучая подозрительно щедрый дар. Сыр как сыр. Ну не горский, разумеется — тот так козлятиной воняет, что нос не приближать, а зажимать надо. От этого же нормальной плесенью пахнет, да и рисинок-куколок сырной мухи хватает — дрянь она небось жрать не станет. — Едальню тоже грабить будем? Или жечь?
— Что-нибудь придумаем, — оптимистично пообещал ЭрТар, привычно высматривая Тишша и тут же отводя взгляд. Горец все еще дулся на корлисса, а тот на него и, независимо задрав хвост, трусил поодаль. Впрочем, когда хозяин отбрасывал обглоданную косточку, кошак бросался на нее, как ласточка на муху, делая крутой вираж и снова отбегая.
Джай споткнулся о корень и зашипел от боли и злости на всех сразу. Если к тваребожцу лес относился дружелюбно, к горцу — равнодушно, то обережника он взаимно возненавидел с первого взгляда. Так что, когда, наконец, наступил момент расставания, один шумно вздохнул, а второй зашелестел от облегчения.
Местность вокруг Ориты напоминала прилавок гончара, сплошняком уставленный перевернутыми мисками. Днища некоторых пересекали серые полосы, но большинство дорог предпочитали змеиться в обход. Выглядело это довольно уныло, а, учитывая, что идти предстояло пешком, и вовсе неприглядно. Если окружавшие селища выпасы и луга под косьбу еще оживляли одуванчики и сочная, высокая трава, то ближе к дикоцветью первые редели до единичных точек, а вторая меняла цвет на сероватый.
