Гвардейцы сердито застучали рукоятями мечей по щитам, тесня разбушевавшихся людей.
"Как будто вы не знали, что так будет… — подумал Шут осуждающе. — А если кому из судей прилетит квашеной репой? Или королю?"
Но рокот толпы неожиданно стих — это сам Руальд встал и успокаивающе поднял руку. Впрочем, говорить он ничего не стал, только убедился, что камни и гнилые овощи больше не летят, а потом спокойно сел обратно на трон. Верховный судья благодарно покивал и продолжил свою обличительную речь.
Шуту стало скучно. Он сел на подвернувшийся рядом пустой бочонок и прикрыл глаза.
"Элея… — образ любимой затмевал все прочее, что было вокруг. — Ну пожалуйста, не печалься так сильно… я ведь все чувствую…"
— Пат! — неуемный скрипач снова сунулся к Шуту. — Ты слышал? Слышал, что они сказали?!
— Что? — на самом деле ему было почти безразлично.
— Смерть у позорного столба! Всего лишь!.. Да я… да я… я бы четвертовал его, кишки бы на раскаленную кочергу намотал!..
— Уймись, — фыркнул Шут. Он уже понял, что Май просто очень любит пышные угрозы. Вместо того, чтобы слушать скрипача дальше, он обратил все внимание на слова верховного судьи.
— …По истечение каждого третьего дня преступнику будут давать ложку еды и кружку воды, дабы не умер слишком быстро. А страже велено следить за тем, чтобы добрые жители нашего города не забили преступника до смерти.
— Его прямо тут на площади и прикуют, — горячо зашептал Май, повторяя услышанное ранее. — И каждый будет вправе подойти и плюнуть этому гаду в лицо!
Шут смотрел на Торью. Человека, обрекшего сотни жителей Закатного Края на жизнь в неволе… замучившего десятки невинных… надругавшегося над слабыми… Сгорбленного, униженного бывшего министра в лохомтьях и потеках высохшей крови.
— Это хуже четвертования, — обронил он наконец и отвернулся, чтобы уйти.
— Постой! — скрипач ухватил Шута за руку. — Патрик! Куда ты? — в глазах Мая отразились тревога и беспокойство. — Какой демон тебя терзает, ваша светлость? Ты сам не свой!
Шут накрыл губы костяшками пальцев.
Ну что он мог сказать?
— Здесь шумно… Мне нужно побыть в тишине, — и быстро зашагал прочь, расталкивая плечами столпившихся вокруг людей.
Май догнал его спустя пару мгновений.
— Я с тобой! — заявил он таким тоном, что проще согласиться, чем объяснять, почему это лишнее.
Шут не стал возвращаться во дворец. Ему невыносимо захотелось посидеть на берегу моря, там, где волны с грохотом разбиваются о скалы. Где почти нет людей, а только старые лодки, до половины вросшие в песок. Летом в таких местах, слишком мелких и каменистых для кораблей, всегда плещется городская детвора, но в холодное время берег пустует…
Он махнул рукой первому же вознице, не желая терять времени на поход в конюшню за своим жеребцом. Хмурый детина заломил приличную цену, но Шут не торговался. Он запрыгнул в коляску, желая поскорей оказаться как можно дальше от шумной толпы и гомона.
— Эй! — возмущенно крикнул Май, на ходу цепляясь за борт открытого экипажа. Он был весьма ловок, этот скрипач. — Ну ты чего?! Сказал ведь — подожди! А ты… — музыкант уселся на скамью рядом с Шутом и взглянул сквозь растрепанные кудри с нескрываемым сомнением. — Ты мне не нравишься, Пат. А ну выкладывай, что стряслось! Не паука же этого ты вдруг пожалел!
Шут отвернулся и глядел на улицу.
— Май, ну чего ты пристал ко мне? — спросил он с отчаянием.
Скрипач поднес палец к губе, словно хотел что-то сказать, но колебался.
— Знаешь, — произнес он наконец, — был у меня дружочек один… Вроде парень обычный, не слабак и не девица… А вот однажды надоело ему все, жена обидела… он взял и наелся яду… И спасти не успели.
Шут сердито дернул плечом.
— Думаешь, я пойду в море топиться? — язвительно спросил он.
Но Май на хамство не обиделся, только промолвил:
— Кто же тебя знает… Мы не так давно знакомы, чтобы я понимал наверняка. А объяснять потом твоему королю, куда ты сгинул, мне не хочется, — с этими словами он небрежно вытряхнул на ладонь щепоть семечек и как ни в чем не бывало принялся их лузгать.
Шут не нашелся, что ответить, и смущенно промолчал.
"Вот странно, — думал он, — этот воришка знает меня пару дней, а ведет себя и в самом деле так, словно мы уже много лет, как друзья…"
— Я не буду сводить счеты с жизнью, Май, — сказал он, со вздохом оборачиваясь к скрипачу. — Я слишком ее люблю. Просто… просто сегодня эта жизнь кажется мне особенно нелепой и бессмысленной…
— О! — музыкант хмыкнул весело. — Ну и мысли у тебя! Ты еще скажи, что знаешь хоть кого-нибудь, кто этот смысл нашел! Придумал тоже… мудрец! — он покрутил головой, выглядывая, куда правит возница. — Далеко ли собрался-то?
— К Серым скалам…
— На берег, значит… — Май почесал мизинцем в ухе. — А ведь там есть одно местечко неплохое… "Вишневая усадьба", не слыхал? Может, заглянем? Тебе сейчас, похоже, самое то.
— Да на кой мне твои шлюхи?! — Шут даже скривился от неприязни. — У меня есть женщина…
— Красивая?! — оживился Май.
— Очень…
— Тогда поехали к ней!
Шут не выдержал и горько рассмеялся:
— Далеко ехать, Май… Очень далеко.
Скрипач посмотрел на него внимательно и пришел к совершенно очевидному выводу.
— Ну ясно… Так бы сразу и сказал! Я ж не дурак… понимаю, что такое дама сердца, — он вдруг хлопнул возницу по плечу и весело крикнул: — А вези-ка нас брат в "Бешеную собаку"!
— Э… — Шут попытался возмутиться, но скрипач лихо подмигнул ему и, крепко обняв за плечи, принялся фальшиво горланить про пастушку и медведя.
— Ты и на скрипке также играешь, как поешь? — не удержался от колкости Шут.
— Не! — Май весело вскочил на скамью и принялся корчить рожи проходившим мимо девушкам приличного сословия. — На скрипке я кому хочешь душу на лоскутки искромсаю… Не думай — не хвастаю! Мне мой учитель всегда говорил, что в глотку мне при рождении засунули ежа, зато пальцы сама небесная Матушка поцеловала!
12
Май не солгал. В «Собаке» он незамедлительно раздобыл чью-то скрипку и, посокрушавшись, мол, "дрова ужасные!" в одно мгновение преобразился сам и сделал иным весь мир вокруг…
Слушая, как щемяще-пронзительные звуки, наполняют дымный суетный трактир, Шут словно бы вдруг оказался за пределами обычной реальности. Изумленный, он чувствовал, как сердце и в самом деле разрывается на части, но не от боли, а потому, что музыка была бесконечно, невыразимо прекрасна.
Когда Май опустил смычок, еще несколько мгновений люди вокруг сидели, недвижимы, пока скрипач сам не нарушил хрустальную тишину:
