— Его никто не приручал! — у меня к горлу подкатил соленый комок. — Он же еще маленький, ничего не понимает! Он просто поиграть хотел!
— Там, где замешана большая власть и большая ответственность, места для игр нет, Лале, — сузила глаза королева. — Можешь идти, — повторила она.
А у меня подкосились ноги. Разом, будто все кости вынули. Я рухнула на пол такой же бесформенной, разноцветной тряпкой, захлебываясь плачем.
— Нечестно! Нечестно! Нечестно!
Завывая, я каталась по полу, колотя ковер руками и ногами. Мило пытался обнять меня и шептал какие-то глупости, но я слышала только мурлыканье котенка и видела холодные глаза королевы.
Моя истерика продолжалась целый оборот, и за все это время Ее величество даже не подняла голову от бумаг. Потом слезы кончились, кажется, вместе с силами, и Мило взял меня на руки, крепко прижимая к себе, и унес прочь.
Вечером мы вернулись за котенком. Тайком, как воры. Я завернула его в тряпку и похоронила в саду, под каштанами.
Мило ничего не сказал. Просто глядел на меня и молчал. И, пожалуй, я была ему даже благодарна.
Глава девятая, в которой Лале рассказывает долгую историю, сидя в шкафу
— Лале? — негромко кашлянули за дверцей. — Не хотите ли отужинать?
— Нет, спасибо, Мило, — мрачно отозвалась я, по нитке распуская чулок. У моих ног уже лежала слабо блестящая в свете лампы кучка пряжи. — Не голодна сегодня что-то.
Снаружи почесали в затылке, вздохнули и, кажется, уперлись лбом в дверцу.
— Госпожа, вы не можете всю жизнь провести в шкафу.
— Разумеется, могу. Кто меня вытащит? Ты, что ли? Не смеши.
— Госпожа, — проникновенно прошептали в щелку. — Вы уже два дня безвылазно сидите в этом…
— Почему безвылазно? — последовало резонное возражение. — Я выходила четыре раза. Трижды в туалет, еще за лампой.
За дверцей с чувством выругались сквозь зубы и отступили. А через пол-оборота в темное нутро шкафа проник волшебный запах запеченного в специях мяса, хлеба и… м-м-м… кажется, свежего клубничного сока.
Я шумно сглотнула и временно отложила истерзанный чулок в сторону.
— Мило… — робко царапнули мои ногти дверь. — А мясо ты сделал с перцем?
— Разумеется, — прозвучал невозмутимый ответ. — С перцем и мягким сыром, смешанным с зеленью.
— А хлеб?…
— Наисвежайший. Только что из печи, горячий еще. А как корочка хрустит, послушайте!
В животе жалобно забурчало.
— А…
— А в клубничный сок я добавил две ложки сахара и украсил его сливками и мятой.
В душе моей скорбь боролась со зверским аппетитом.
— Мило… Отсюда я не выйду, не надейся… а можно передать тарелку в шкаф?
Снаружи вздохнули, а потом дверца медленно открылась, впуская свет и новую волну заманчивых запахов.
— По-хорошему, госпожа, мне надо было бы сказать, что нельзя, — вздохнул Мило, расставляя блюда. — Да жаль вашего здоровья. Так и пищеварение себе испортить недолго.
Я лишь рассмеялась в ответ — впервые за два дня.
— Ты, мой дорогой, ведешь себя, будто лекарь из больницы для бедных. Полно, ничего мне не сделается. Вот если бы я с дюжину дней здесь провела без пищи и воды, тогда уже и стоило бы проявить беспокойство. Впрочем, даже в худшем случае мне грозил бы лишь долгий сон без сновидений…
Мило покачал головою, улыбаясь чуть растерянно.
— Сколько живу с вами, госпожа, никак не могу взять в толк, как могут соединяться в вас самолюбие — и безразличие к себе, жестокость — и чувствительность, мудрость — и воистину детская наивность. Порою мне кажется, что вы упали в наш мир с одной из высоких звезд, где все устроено по-другому.
Сердце сжалось. Ах, мальчик мой, не так уж ты и неправ. Почти угадал… Выстрелил наугад, и сам того не зная, попал в яблочко. И, пожалуй, это знак. Слишком долго я пряталась от мира, слишком долго оставалась здесь чужой… Возможно мне нужно лишь довериться кому-то? Довериться… Мило?
— Послушай… — медленно произнесла я, глядя в сторону. — А хочешь ли ты узнать, как я попала во дворец? И… как я стала такой?
Ученик с готовностью подался вперед, чуть не уронив курточку с вешалки прямо в тарелку с кушаньем.
— Да! Конечно, хочу! Вы… вы правда расскажете? — голос его звучал недоверчиво. Думается мне, мальчик ждет рассказа о чудесах… боюсь, моя повесть его разочарует.
— Это будет глупая, несмешная история, Мило. История о девочке-неудачнице. Знаешь, ей…
— Вам, — твердо поправил меня Авантюрин. — Ведь это история о вас, госпожа. Не так ли?
Я усмехнулась. Снова прячусь за словами… Нет, пора выходить на свет.
— Знаешь, мне редко не везло, но если уж удача отворачивалась, то это почти наверняка сулило катастрофу. Так было всегда, с самого моего рождения. Память о тех временах словно подернута дымкой, но кое-что видится удивительно ясно. Приют — такой большой дом для детей, чьи родители слишком рано ушли искать высоких путей. Драки за кусок хлеба. Мошенничество и воровство… Попавшихся на преступлении ребятишек до двенадцати лет не трогали, но для старших наказания были предельно жестокими. Поставят клеймо или высекут — если повезет. Если же нет… Провинившихся отправляли в тюрьму, вместе с взрослыми. А там — болезни, голод и верховенство грубой силы. Лишь один из трех мужчин, попавших в темницы, выходил на волю — изломанным и слабым.
Дети и женщины не выходили вовсе.
Я… я всегда была очень маленькой и хилой здоровьем, но ума и хитрости мне было не занимать. Ловкие руки и нахальство обеспечивали если не разнообразное, то хотя бы сытное питание, а невысокий рост и хрупкое телосложение, так вредившие в драках, помогали смягчать сердца воспитателей и вызвать жалость, если уж меня все-таки ловили. Я охотно делилась добычей с другими детьми, много улыбалась и шутила, и потому вокруг всегда вертелось множество друзей — таких же голодных, чумазых и изворотливых ребятишек. И если случалось твоей госпоже в юности оставаться без ужина, то ночью кто-нибудь обязательно подкладывал ей в ладошку кусочек хлеба или яблоко. Знаешь, Мило, несмотря на голод, побои и постоянный страх за свою шкуру, тогда я была счастлива…
Все закончилось в одну ночь. Какие-то высокие, громко и зло кричащие люди разбудили меня пинком в бок, цапнули за шкирку и потащили в подвал. Кто-то донес, что это я стащила у воспитателя золотые часы и продала их на городском рынке. Меня и прежде ловили на кражах, поэтому тогда и разбираться не стали, правда это или злой навет. Мое наказание хотели сделать показательным, поучительным для остальных — тут уж, хоть волком вой, хоть щенком скули, все равно не поможет.
