Нечто невидимое глазу, но ощущавшееся Волками как ледяной ветер, тихо прошествовало через зал, от которого дыбом встали волосы, а сделавшийся вдруг навязчивым запах жимолости как бы смешался с вонью прогнившей мертвечины.
Воцарилось молчание, сменившееся внезапно ощущением, будто в зале ожидают не только Волки, но и те, древние глаза и другие уши. Стены капища вздохнули и забормотали – собственным языком, давно позабытым, и слова эти, возможно, были полны глубокого смысла или же просто бессмысленным бредом давно почившего безумия.
И вновь наступило беззвучие.
Промелькнуло мгновение, за ним другое, третье. А потом барабанная дробь нарушила тишину. Один барабан, другой, третий загремели под руками, не являвшимися человеческими и никогда не принадлежавшими человеку; они увеличивали громкость и скорость, накапливая силу. Словно бы забилось чудовищное сердце, обретавшее решимость и мощь, приближавшееся к источнику своей жизни – Белому Залу, капищу, где ворожили Сабиры. Биение становилось все ближе, все громче и сильнее. И чаще. И еще ближе.
Волки смотрели на столп, глаза их были обращены к единственной двери в комнате и арке, сквозь которую прорывался рев адского сердца, теперь лихорадочный и частый, как пульс загнанного оленя.
В воздухе возникла девушка, плывшая в объятиях пустоты. Длинные черные волосы были аккуратно заплетены в украшенные цветами косы; проплывая сквозь световые узоры, она казалась новым цветком в этом саду, недолговечным созданием света и тени.
Наверное, она и была прекрасна: нежный овал лица, милые губы, прямой нос, большие миндалевидные глаза... Даже руки, покоившиеся на бедрах, казались произведением искусства. Под прозрачной белизной платья проступали небольшие, совершенные груди.
Словом, она была прекрасна. Когда-то.
Однако помертвевшее лицо, неестественная бледность кожи да пятна синяков, проступавшие из-под слоя пудры и кремов под всевидящими лучами утреннего солнца, придавали ей отвратительное обличье трупа, оживленного чем-то иным, нежели жизнью.
Три пары глаз отвлеклись от столпа, дабы внимательно рассмотреть девушку, убедиться в том, что следы, оставленные мукой и насилием, ночами и днями пытки, достаточно надежно укрыты косметикой и богатой одеждой, чтобы отвести от них порицание и наказание. Криспин, Анвин и Эндрю переглянулись, оставаясь на своих местах на тропе, встревоженные тем, что Даня не казалась столь убедительно чистой, какой была, когда ее принаряжали в их логове. Впрочем, Криспин едва заметно кивнул, давая понять, что, если облик девушки вызовет сомнения, он сам управится с ними. Не произведя более ни одного знака, тройка злодеев обратила свои взгляды к столпу.
В облаке жесткого, пропитанного жимолостью воздуха девушка подплыла к середине комнаты, где невидимые руки опустили ее на землю и мертвой хваткой прижали к золотому столпу. Она дергалась при каждом ударе призрачного барабана, однако не подавала других признаков жизни.
Барабанная дробь стихла, комната снова вздохнула, забормотав нечто неразборчивое. Ропот этот не мог отвлечь Волков, немедленно приступивших к завершению заклинания, итогу всех приготовлений. Годы исследований, годы, ушедшие на извлечение заклинания из древних текстов, и перевод его со старинных чародейских наречий на богатый и плавный иберанский язык, месяцы, отданные накоплению силы, сотням меньших жертвоприношений, похищению юного и могучего Волка из Семейства врага. Тонкий замысел, потребовавший вовлечения всех ресурсов Сабиров – материальных и человеческих, – наконец осуществлялся в этом месте, в единственной и необратимой возможности уничтожить Галвеев, кровных врагов Семейства в Калимекке. Никаких колебаний, ни взгляда назад, ни другой мысли. Мертвые пришли помогать, и живые должны действовать. И Волки в унисон начали заклинание.
– Что-то не так, – сказала Кейт.
Поглаживая всхлипывающую Типпу, Дугхалл взглянул на нее.
– В каком смысле?
Ощущение вездесущего зла в последние мгновения сделалось непереносимым. Кейт чувствовала его как смесь тошноты, ломоты в теле и головной боли, пульсировавшей за закрытыми глазами, как лапки тысяч невидимых пауков, снующих вверх и вниз по спине.
– Я чуяла какое-то зло, сгущавшееся в Халлесе с самого вечера в честь Дня Именования, – мрачнея, пояснила она, – но теперь мне кажется, это зло вот-вот лопнет.
Дугхалл вновь обернулся к Типпе.
– Приляг, дитя мое, и дыши редко-редко, как только можешь. Скоро тебе станет лучше.
Подождав, пока девушка устроилась клубком на обитой бархатом скамье, он отошел от нее и сел возле Кейт.
– Так ты ощущала присутствие зла? И чувствуешь его теперь?
Он хмурился, но Кейт улавливала и радостное волнение.
– Да.
– И каким образом ты ощущаешь его?
– Не знаю. Просто чувствую.
– Я имел в виду не это. Опиши ощущения, которыми зло говорит тебе о своем присутствии.
Кейт кивнула.
– Во-первых, сильное давление на кожу. Потом покалывания в затылке. Нечто... грязное, сальное, движущееся вокруг и через меня. А сейчас... мне кажется, что глаза мои вот-вот вылезут из орбит, меня тошнит, болит все тело.
У Дугхалла округлились глаза.
– Да-да. А как насчет грязи?
– Я по-прежнему ощущаю ее, но все прочее настолько сильнее, что сальность эта не так беспокоит меня.
– Да, именно так. А скажи... ты не видела снов в последнее время?
– Кошмары. Каждую ночь. Меня преследуют чудовища, смерть грозит отовсюду – я ни разу толком не высыпалась, с тех пор как мы оказались в Халлесе.
– Именно так. – Дугхалл уже ухмылялся. Исходящий от него запах восторженного волнения становился все крепче. – Я собираюсь кое-что сделать. Скажи мне, что ты почувствуешь?
Кейт ожидала. Дугхалл сидел сложив руки на коленях, плотно зажмурив глаза... и ничего не делал. А потом вдруг головная боль исчезла вместе с болью в теле и тошнотой. Она почувствовала себя просто прекрасно – как и в тот момент, когда едва не столкнулась с Хасмалем. Быть может, и лучше, потому что, по правде сказать, нынешние ощущения были гораздо тревожнее.
– Все ушло, – сказала она, – все зло, вся боль.
– Чудесно, – пробормотал Дугхалл негромко, так что лишь она одна могла расслышать его. – Это просто великолепно, Кеит-ча.
– Почему? – спросила она столь же негромко и осторожно.
– Ты ощущаешь скопившиеся чары. Предполагаю, что тебя этому никто не учил.
– Нет. Конечно, нет. – Охваченная волнением, Кейт уставилась на дядю. Чары? Неужели она ощущает их? Но никто не занимается ворожбой – ее запретили, как только человечество выбралось из развалин, оставленных Войной Чародеев, и взялось за восстановление мира из руин. – Почему ты так говоришь?
