Взяв ее руки в свои, Дугхалл молвил:
– Не думай, что, если колдовство запрещено, никто не занимается им. Более того, оно не является орудием одного только зла. Раз ты ощущаешь его, девочка, значит, можешь и воспользоваться чарами. И ты способна творить добро с их помощью: ведь некогда магия была одной из Троп просвещения.
Он вздохнул.
– Даже ощущение того, что ты окружена чарами, будет полезно для дипломата, находящегося на службе Семьи. Нам всегда необходимо знать, не обладают ли наши враги или союзники теми качествами, которых у нас нет.
Кейт задумалась на мгновение. Магия считалась ересью из самых что ни на есть скверных; практиковать ее еще хуже, чем быть Карнеей. Раз она ощущает чары, значит ли это, что она уже занимается магией, сама того не ведая?
А впрочем, не важно. Умереть можно только единожды, и смертный приговор, автоматически вынесенный ей как Карнее, нельзя усугубить, добавив к нему телегу других грехов.
Дугхалл, похоже, проследил направление ее мыслей, потому что спросил:
– Ты подумала и решила, что твое положение уже не ухудшить, так?
– Именно так я и подумала.
– Ну а я расскажу тебе, как его можно улучшить. Я научу тебя окрашивать магией собственные таланты. Как только ты познаешь окружающие тебя силы, ты сможешь избегать боли, которую ощущаешь, находясь вблизи от творящих даршарен, чары Волков, делающих тебя больной. Ну а научившись фарнхуллен, магии Соколов, силе добра, ты сумеешь справляться со злом, даже предотвращать его. Твои полезные Семье способности превзойдут всякое воображение.
Он говорил с просветленным лицом – как мальчишка, получивший долгожданный подарок, – излучая при этом запахи удовольствия и волнения.
Кейт сохраняла напряженность, хотя энтузиазм Дугхалла отчасти ослабил ее дурные предчувствия. Все, что делал дядя для Кейт, так или иначе улучшало ее жизнь. Ему она доверяла, а потому задала вопрос:
– Но если это так – если чары можно использовать и во зло, и для добра, – почему же ворожба находится под запретом?
Дугхалл скривился.
– Потому что парниссы предпочитают запрещать все непонятное им, даже не пытаясь увидеть то ценное, что может в нем оказаться. Это, по-моему, свойство тех, кто добивается власти. Сознательное невежество и бесчисленные законы заменяли самообразование и самоограничение, потому что невежество и законы проще.
Кейт презирала парнисс. Узнай они о ее сути, в тот же самый миг потребовали бы казнить ее. Пять лет родители Кейт рисковали своей жизнью, выставляя вместо нее на инспекцию в День Младенца другого ребенка. Тем не менее она не совершила ничего такого, что заслуживало бы смерти; и она не могла простить парнисс за требовавшие казни законы.
– Учи меня, – согласилась она. – Я толковая и усердная. Ты найдешь во мне хорошую ученицу.
– Начнем завтра же.
Дугхалл улыбнулся, затем перевел взгляд на Типпу. Та снова рыдала, теперь уже раза в два громче, нежели прежде, кроме того, она еще и раскачивалась взад и вперед.
– Постой, я вижу, твоя кузина считает, что не получает положенного ей внимания. Прости, придется заняться ею... а то как бы не начала рвать на себе волосы и одежду, стеная как плакальщица после войны.
Он передвинулся к Типпе, предоставив Кейт возможность поразмышлять о магии и о том, что значит она для нее самой и для этого мира.
– Свято соединение двух жизней, священна связь между двумя Семьями, благословенны обеты, принесенные в этот день.
Творившая свадебный обряд парнисса переступила на своем подножии, и лучи утреннего солнца, запутавшись в волосах, образовали вокруг ее головы серебряный нимб. Она улыбнулась, поглядев сверху вниз на прикрытую вуалью невесту и жениха, стоявших перед ней на северном склоне котловины. Затем улыбнулась представителям обеих Семей, голубым с золотом рядам, заполнявшим каменные ступени на западной стороне амфитеатра, и красно-черной стене, поднимавшейся с востока. Она даже умудрилась коротко улыбнуться целой армии увеселителей, толпившихся вокруг амфитеатра, хотя редкая парнисса вообще заметила бы их: в подобных ситуациях богам нечего было сказать этим людям.
Норлис, старший сержант посольства, исполнял роль Маклина Галвея, отца невесты. Он видел, как мечница, заменившая собой невесту, неторопливым движением глубоко запустила руку в складки своей юбки. Он заставил себя расслабиться и спокойно дышать, зная, что подобное нетерпение волнует кровь каждого человека, мужчины или женщины, в войске Галвеев. Еще немного... чуть-чуть...
Джеррен Драклес Галвей, командир войска, шевельнулся на твердой каменной ступени. Он сидел слева от Норлиса, из-за малого роста и изящного телосложения переодетый в женское убранство Семьи. Норлис почувствовал, как участилось его дыхание.
Вот-вот... сейчас...
Стоявшие наверху мечники и лучники, переодетые наложницами и жонглерами, взяли на изготовку почти не двигаясь.
Парнисса воздела руки над головой, изображая ладонями знаки солнца и земли.
– Как солнце питает Матрин, так и муж питает жену. Как Матрин дает жизнь вселенной, так и женщина дает жизнь мужчине. Вы равны и впредь с этого дня будете стоять вместе, парой; Двое, ставшие одним целым, сильнее троих.
Жажда боя, смешанная с резкой ноткой страха, пульсировала в жилах Норлиса... Неизбежный страх; ведь смерть, такая знакомая и вместе с тем незнакомая, караулила и его, и всех остальных, находившихся в священной котловине... Тем не менее смысл его жизни заключался в таких вот мгновениях, когда он ощущал себя более живым, чем когда-либо. Он ожидал, разглядывая лимонных ящерок, сновавших в траве под ногами; их ярко-желтые тела поблескивали под укорачивавшимися лучами тропического солнца... отсвечивали ясным металлом, как и зайчики света, отражавшиеся от панцирей Доктиираков, которые располагались на противоположной стороне. Он улыбнулся. Традиция отводила Семье невесты восточную часть котловины, и обычай этот на сей раз означал, что солнце в начале битвы будет светить врагу в глаза; случайные движения Доктиираков разоблачали предательство, в то же время длинные тени, укрывавшие Галвеев на восточной стороне котловины, скрывали их готовность к обороне и нападению. Норлис ощущал запах пота вокруг, распространяемый телами мужчин и женщин, жарившихся, как и он, в боевых панцирях под свадебными одеяниями. Он прислушивался к жужжанию парниссы, тихим перешептываниям собравшихся, чувствуя, как солнце печет его шею и капельки пота скатываются по спине под пластинчатым панцирем, стеганой курткой и влажной одеждой туда, где он не мог дотянуться до них.
– Согласна ли ты, Типпа Делиста Аня на Кита Галвей, с честью принять этого мужчину и обещать ему свою верность перед ликом богов, благословляющих все истинные союзы?
