— Так я и знал, — проворчал мёртвый колдун, поправляя шапку с лисьим хвостом. — Так я и знал, что ты и в это говно влезешь, пивовар. Теперь-то уж придется помахать "ведьмой щита", теперь-то уж не спрячешься. Что, боком вышло альдерману гостеприимство? А ты, пивовар, не хочешь ли попотчевать дорогих гостей?
— Попотчую, отчего ж нет, — сказал я, — только вряд ли им захочется ещё. Но скажи, причём тут гостеприимство?..
— Иные гости так смердят, что холодеет огонь, и тогда приходит ночь. Пока я был в силе, то не пускал сюда смрадных мразей.
— Значит, если бы не этот Скавен… цверги не пришли бы?
— Цверги пришли бы всё равно. Но ты был бы тут не один. А так… Днём мы мало что сможем сделать. И твой род в этой битве станешь представлять только ты. Предки всех норингов станут за твоей спиной — а твои останутся в земле. Иначе ты сойдёшь с ума…
И он зашагал дальше. А я провожал взглядом мертвецов с живыми глазами. И только мои предки не вышли из кургана. Обида сдавила горло. Хотелось прыгнуть в реку и утонуть. Или разбить голову. Почему, почему я не могу увидеть мать и отца?..
— Потому что тогда всё рухнет, — раздался гортанный голос.
На калиновых ветвях сидели две птицы. Белоснежная орлица и золотисто-янтарный беркут с колыбелью в когтях. Орлица сказала:
— Я — Арна-вёльва, а это один из фюльге Норгарда. Когда-то у города было немало оберегов, но люди растеряли их, а ещё растеряли самих себя. Ни я, ни Ругин не нашли себе преемников. Твоя мать говорила со мной перед смертью. Я отдала ей оберег. А она передала его тебе. Ты же принёс в дар нашему раданте. Верно, ты мудро поступил, ибо это знак чародея, знак того, кто ходит меж девятью миров. Его нельзя носить недостойному. А коль достойных нет, его надо освободить, что ты и сделал. И не ошибусь, если скажу, что с тех пор твоя удача в делах стала расти. Но тот, кто освобождает фюльге, платит и большую цену. Именно поэтому ты сейчас тут. Именно поэтому тебе нельзя видеть своих родителей. Иначе у тебя просто опустятся руки и глаза. И мы все исчезнем. Впрочем, не горюй: ты скоро придёшь к предкам. Очень скоро.
И птицы взмыли в ночь, унося с собой обиду и гнев. Если я должен был тут остаться — и пращуры норингов гордо смотрят на меня, ожидая подвига — то всё иное просто туман. И вся боль, обида, жалость и горечь расплавились в огне гордости.
Ледяным был этот огонь.
А потом я увидел девчонку, что шла по дороге с куклой в руках. Сперва я не узнал её. Потом вспомнил.
— Привет, Сайма.
Дочь Ловара Ловарсона, убитая в лесу волками, обернулась.
— Привет, Рыжий. Будем играть?
— Прости, но я не умею играть в куклы.
— Потому что ты дурной мальчишка, — объяснила она. — Ну, поиграем тогда в прятки.
…Сейчас она была бы уже невеста. Не красавица, но, верно, хорошая хозяйка. Причём такая, которая держала бы мужа в узде, и дети её называли бы отчество по матери, не по отцу.
— Я плохо вижу ночью, ты уж извини. Зато могу рассказать сказку.
— Сказку? — недоверчиво спросила Сайма. — Какую сказку?
— А какую бы ты хотела? — я честно попытался вспомнить хоть одну и понял, что ничего не выйдет, и потому тянул время…
— Ну какую! Ты что, совсем глупый?! — возмутилась Сайма. — Волшебную! Чтобы исполнялись желания, и все в конце были счастливы, и с путешествиями, испытаниями, и… с драконами!
Ага, тут ты и попался, Снорри Рассказчик. Не знаешь ни одной такой сказки. Зачем пообещал?.. Неужели забыл, что мир не стоит таких сказок, что они больше не нужны, что все сказки лгут?.. Однако, чем больше я смотрел на Сайму, тем чётче видел другую девчонку — из старой легенды. И я не забыл, как замирало сердце, когда матушка начинала рассказ…
— Вспомнилось мне кое-что, — бросил я неуверенно.
— Давай, — согласилась непоседа.
— Расскажу так, как услышал от матери. Слушай…
…Далеко на Западе, за тремя великими морями, в горах, где царит безмолвие, стоит Девятый Замок. Труден путь к его вратам, что раскрываются лишь в час заката. Не всякому по плечу этот путь. Но того, кто сподобится дойти — и войти, ожидают ещё худшие испытания. Хранители Замка — люди с сердцами драконов. Они проверяют пришедшего огнём и водой, ветром и ядом, железом и золотом. Наградой достойному станет исполнение любого желания. Те, кто ломается в стенах Девятого Замка, становятся его рабами.
У одной девочки — звали её Алле — тяжело заболела матушка. Девочка очень любила маму и не испугалась тягот пути дальней дороги. Долго ли, коротко ли она шла, как вдруг повстречался ей в горах старый оборванный дед. Девочку учили, что от таких надо держаться подальше, не говорить с ними, не подавать милостыни ни на ломаный эйрир. А то поймают, сунут в мешок, потом — порежут на мелкие кусочки и съедят. Но такие слова Алле считала глупой болтовнёй. Старик попросил попить. А надо сказать, что вода в тех горах была отравленной, да и у малышки во фляге осталось две капли. Но Алле не пожалела деду воды, подумав, что чему суждено случиться, того уж не избежать. И коль суждено ей дойти до Девятого Замка, то хоть на брюхе доползёт.
Дедок утёрся, поблагодарил и сказал:
— На вот, держи, — и протянул ей золотое колечко. — Мне уж эта штука ни к чему, а тебе может и пригодиться. А нет — так будет тебе приданое, красавица.
Алле поклонилась и пошла дальше. Раз только оглянулась — а старца и след простыл…
— Уж не тролль ли это был? — подумала Алле. Ей всегда хотелось посмотреть на настоящего тролля.
И вот наконец дошла она до Девятого Замка. На закате раскрылись его врата, и она оказалась внутри. Стали Хранители её испытывать. Вот побежала она по Замку, по длинным переходам, по высоким лестницам, по тёмным залам. Как вдруг видит — лежит её матушка в комнате с тремя дверями, и тихонько её зовёт. А над ней стоят Хранители и ждут её смерти.
— Скоро твоя матушка умрёт, — сказал грустно старший Хранитель. — Зря ты, девочка, сюда пришла.
— Есть, впрочем, одно снадобье, — сказал другой. — Но мы тебе его не дадим.
— Хотя можем сыграть, — рассмеялся третий. — Ты ведь любишь играть, Алле?
— У тебя, девчонка, есть три пути, — сказал четвёртый. — За одной из дверей — пузырёк со снадобьем. Ты отдашь его матушке, и она излечится, но сама ты останешься тут навеки. За другой дверью — твой выход отсюда на свободу. Без матери. За третьей — твоё вечное рабство и смерть твоей мамы на твоих глазах. Вот эти двери. Желаю удачи.
А двери эти были одинаковые. Девочка смотрела и не знала, что же хуже, и как тут быть. От обиды все мысли перемешались. От волнения она вертела в руках то самое колечко, да выронила. Кольцо покатилось через всю комнату к средней двери, но вдруг резко укатило в сторону и пропало в трещине между камней. Алле удивилась. Подошла поближе и заметила, что камень в стене — не такой, как остальные. Она взяла и вынула его. Поднялся грохот, и из стены вывалился целый кусок, за которым была четвёртая дверь. В неё-то Алле и вошла. Пришлось Хранителям отдать ей лекарство для мамы и отпустить на свободу.
