16. Отшлифованный
Когда мы, наконец, добрались до наших апартаментов, было незадолго до первого колокола. Спасть осталось всего три отрезка свечи. Я попрощался с Закорой и Варошем, а также с Серафиной, которая, после ухода Зиглинды, теперь жила в апартаментах одна, и постучал в дверь Лиандры. Она не открыла, и один из охранников сообщил мне, что она ещё не вернулась с мероприятия.
Я стоял там, размышляя, что теперь делать. Мне пришла в голову мысль, и я спустился к Перьям, а затем к архивариусу.
― То, что вы ищите, у нас вы не найдёте, ― сообщил мне мужчина. ― Это храниться в архивах Сов. Но если хотите, я могу попросить Сову найти портрет. Тогда мы сможем скопировать его для вас.
― Было бы неплохо, ― ответил я. ― И это довольно срочно, не могли бы вы передать это Сове?
― С радостью, но она очень занята, это займёт какое-то время.
Мне пришлось довольствоваться его ответом. Больше делать было нечего, поэтому я отправился спать.
Кошмар полностью захватил меня. Я шёл по городу, а вокруг великолепные здания рассыпались в пыль, люди замирали и чернели, а затем с мучительными криками разлетались на тысячи кусков, в то время как за мной следовала тень, распространявшая смерь и мор. Я удивлялся, что только что развалившиеся чёрные мертвецы снова могли заболеть чумой, но ничего не помогало.
Голос Лиандры показал мне выход из этого сна.
Спросонья я заставил себя открыть один глаз, и подумал, что вижу её, стоящую рядом с моей кроватью, одетую в белое платье и украшенную драгоценностями. Её красивое лицо было серьёзным и печальным, но мне было трудно вырваться из сна. Когда мне наконец это удалось, я услышал, как закрывается дверь, а в воздухе всё ещё витал запах её духов.
Заметив, как сильно я промок от пота, я предпочёл принять ванную, чем продолжать спать. И это занятие тоже было прервано, когда раздался стук. Я заснул в горячей воде. Испугавшись, чуть не утонул и выскочил из воды, отплёвываясь. Я смачно выругался, закрылся спереди полотенцем и, капая на пол, поспешил к двери.
― О, это всего лишь ты, ― поприветствовал я Серафину. ― Входи.
Я отвернулся и схватил брюки, которые было сложно одеть из-за влажной кожи. Когда я, наконец, справился и повернулся, то заметил, что Серафина смотрит на меня с болью.
― Что-то не так? ― спросил я.
― Нет. ― Она с трудом улыбнулась и провела рукой по глазам. ― Ничего. Я хотела пойти с тобой в столовую позавтракать. Если ты не против.
Я остановился перед ней, всё ещё капая на пол.
― Что случилось? ― снова спросил я.
― Я же говорю, ничего, ― настаивала она.
― Почему тогда не спишь? Тебе ведь не нужно отправляться на службу. Тоже приснился плохой сон?
― Возможно, ― согласилась она. ― Я просто хотела убедиться, что ты не проспишь.
― В этом не было необходимости, ― промолвил я.
Она лишь кивнула.
На самом деле, я был благодарен ей за помощь. Конечно, доспехи можно было одеть и в одиночку, но это означало, что придётся изворачиваться как угорь.
До сих пор я ещё не заходил в большую столовую цитадели и был впечатлён огромным залом, где одновременно могли принимать пищу тысяча человек. Две дюжины поваров трудились за большими столами, раздавая пайки, четыре дюжины дежурных по кухне солдат носились вокруг, убирая и вытирая со столов, собирая посуду и моя тарелки в больших чанах, как будто от этого зависела их жизнь. А на одной стене большой часовой механизм, громко тикая, показывал отрезки свечи нового дня на размеченной жерди, достаточно большой, чтобы её можно было видеть даже за самым отдалённым столом.
Большие окна, ведущие во внутренний двор, пропускали свет, который также распределялся по комнате с помощью зеркал.
Рядом с каждым зеркалом на потолке находились железные корзины, в которых покоились светящиеся шары. Чем больше света несло ранее утро, тем сильнее темнели магические лампы.
― Это, несомненно, чудо механики, ― произнёс я, указывая на часовой механизм, когда отламывал корочку чёрного хлеба. ― Но мне он совсем не нравится.
― Почему? ― удивилась она.
Я обмакнул хлеб в разбитое яйцо.
― Этот часовой механизм заставляет меня смотреть на него и подгоняет. Он хочет украсть у меня время ещё до того, как оно пролетит. Не я решаю, когда время пришло, а эта жердь с её золотыми отметинами управляет мной.
― Тогда не смотри, ― предложила она с улыбкой, но её взгляд изучал меня. Я не знал, что она ищет.
― Тебе легко говорить, ― проворчал я. ― Ты сидишь спиной к этой штуковине.
Она одарила меня улыбкой, и я продолжил осматриваться.
― Еда и столовая тоже замечательные. ― Я указал на свою тарелку. ― Я получил полбуханки чёрного хлеба, яйцо всмятку, причём можно было выбирать, всмятку или вкрутую, плюс два куска ветчины, луковую колбасу и три куска сыра, кроме того, горшочек свежего масла. Все здесь получили то же самое. Где, ради всех кругов ада, сотни кур? ― Жестом я указал на добрых шестьсот солдат, которые завтракали вместе с нами. ― Перед глазами я вижу, как сюда влетают свиньи, в воздухе превращаясь в окорока, а затем нарезанными, оказываются на тарелках. Откуда повара знают, сколько человек будет здесь принимать пищу, что для этого нужно и как у них хватает времени, чтобы всё это собрать и приготовить?
Она покачала головой и рассмеялась, но сдержанно, как будто её всё ещё что-то беспокоило.
― Значит ты уже видишь летающих свиней, Хавальд, это плохо! ― Её улыбка померкла. ― Это искусство, ― серьёзно сказала она. ― Это было моей работой ― снабжать легион, планировать, что потребуется легиону в сражении, и я знаю, о чём говорю. Быть поваром или цейгмейстером ― это большая честь. Хороший повар позволяет легиону жить дольше и поддерживает его здоровье, а вот плохой ― подрывает самый лучший боевой дух.
― Это относиться и цегмейстеру? ― спросил я.
― А как ты думаешь? Сапоги съесть нельзя, но как далеко может пройти солдат в слишком тесной обуви, прежде чем ему захочется забить цегмейстера до смерти? Кроме того, он закупает то, что потом перерабатывают повара. И цегмейстер защищает легион ещё и другим способом. ― Она вязала мой шлем, лежавший на столе рядом с нами, повернула его и отодвинув кожу, показала мне клеймо на стали. ― Видишь эту метку? ― спросила она, и я, жуя, кивнул. Она повернула шлем, ища что-то на поверхности, крутя и поворачивая его к свету. ― А этот отпечаток на краю поверхности?
Я снова кивнул.
― Когда новый шлем выходит из кузницы, его зажимают на подставке, и по шине на него падает тяжёлый шип, с высоты пяти шагов, и ударяет здесь. Если ничего не случается, шлем получает эту отметку, которая показывает, что сталь хорошо и чисто сработана. Однако если шип пробьёт сталь, шлем расплавляют, и кому-то в кузнице придётся за это ответить. ― Она отложила шлем в сторону. ― Нагрудник ― самая важная часть доспехов, даже тяжёлый болт не должен его пробить. Поэтому на груди есть изогнутый край, чтобы болт не мог ударить вертикально, а соскальзывал. И чтобы не допустить попадания под мышку, предусмотрена защита в пройме. Нагрудная деталь надевается на манекен с фиксированными мерками и подгоняется под него так, чтобы нигде не давило. В нагрудник стреляют пять раз, затем натягиваются накладки и ремни, пока края не станут гладкими, чтобы сталь везде хорошо сидела. Только после этого его выдают солдату.
― Какие огромные усилия, ― заметил я.
― В бою и так достаточно опасностей, чтобы ещё можно было позволить себе плохую еду и доспехи с дефектами.
Собственно, в часовом механизме нужды не было. Только что в зале было ещё тихо и слышалось лишь негромкое бормотание, теперь же отовсюду начал доносился грохот, когда со скамеек поднимались тяжеловооруженные солдаты. Часовой механизм всё ещё показывал десятую отрезка свечи до полного колокола, но и мне пора было идти. Я через стол толкнул Серафине Искоренителя Душ, взял обычный легионерский меч и поднялся со скамьи.
