— Идет война. — Пожал плечами посол.
— На войне мальчик, смерть разбавляют страстью, жаром. — Жрица вновь открыла глаза. — Там умирают в ярости, там умирают с надеждами, с мечтами, в бою, умирают, что бы победить. Сегодня же в ночь, я почувствовала мощный всплеск смерти, без права на жизнь, без тени ярости или отголосков надежд. Там…
Повисла тишина, а взгляд женщины обратился к северной оконечности света.
— Там случилось что‑то, что сродни жертвоприношению. — Тихо произнесла она.
— Время Тида подходит к концу, конечно, никто не рассчитывал, что он сдастся без боя. — Произнес Лаурикан.
— Глупец. — Фыркнула женщина. — Смерть никогда не прощается, она говорит — здравствуй! Серый полог был открыт, что бы взглянуть на что‑то новое, а не на то, что уходит!
— Я не понимаю Великая. — Леофоль опустил голову.
— Я пока тоже. — Беловолосая вновь ухватила тонкой кистью подбородок эльфийского посла. — Но мне было видение дарованное богиней…
— Великая? — Содрогнулся всем телом Лаурикан.
— Тай не вернется. — грустная тень полуулыбки коснулась ее лица.
— Нет! — Посол Дома Солнца вскочил с колен, гневно сжимая кулаки. — Нет! Я не допущу этого!
— Ты ничего не изменишь… — Покачала она головой своим мыслям. — Но я дам тебе силу закончить то, что вы начали с моей дочерью…
— Нет! — Вновь вскричал эльф в диком желании бежать прочь, и мчаться вперед и вперед дни и ночи напролет туда, где грозит опасность темноволосой эльфийке.
— Поздно. — Хмыкнула жрица. — Судьба уже сплела этот поворот в пути.
Она вытянула руку в сторону эльфа и, из ее рукава широкого одеяния, выскользнула маленькая многоногая тварь, что словно молния прыгнула в лицо Лаурикана, сбивая его с ног, а так же под крики боли, вгрызаясь мощными жвалами в его зарубцевавшееся веко пустого глаза.
— Неееет! — Орал не своим голосом посол, катаясь по земле и заливая траву кровью. — Неет! Великая, не дай ей погибнуть!
— Закончи начатое Лео. — Тихо произнесла та, наблюдая как черное тельце твари, втягивается внутрь головы эльфа, занимая там место потерянного глазного яблока. — Закончи.
* * *
Шли с боем. Элитный отряд имперских рейнджеров двигался по краю северной границы, забредая то в предгорья, то углубляясь вновь в лес. Четыре группы лучших бойцов по десятку шли в Финор под командованием Прата Вайлед Нарога, опытного капитана личной гвардии императора, высокого поджарого мужчины с уже убеленными сединой висками, но твердыми словно гранит кулаками, такими же монументальными, как и его мощный подбородок.
Плохие времена, плохие во всех отношениях, покидали империю в спешке, под звон мечей и пролитую кровь вспыхнувшего восстания. Нарог, а вернее император задумчиво крутил на пальце перстень тусклого серебра, устало, привалившись спиной к высокой могучей ели после полутора часового забега по краю дремучего леса.
Он устал, устали люди, раны не затягивались, а лишь множились в бесконечных мелких стычках, как с пиктами, так и с мятежниками, а в дополнении ко всему…
— Очнулся. — Скупо бросил без чинов и званий подошедший к нему черноволосый сержант, с висящей безвольно на перевязи рукой.
— Иду. — Кивнул Прат Нарог, поморщившись от усилия, водружая себя вновь на натруженные ноги.
Мятежные баронские дружины, были легким противником, они шли по лесу шумно и не дисциплинированно, что позволяло отряду рейнджеров ставить засады либо же обходить их стороной чуть ли не на пол дня перехода. Куда неприятней в этом плане были пикты, дети леса, этих было не обмануть спутыванием следов и скрадыванием, но вот из‑за отсутствия хорошего вооружения, стычки с ними были больше похожи на избиение младенцев. Костяные наконечники у стрел, кремниевые ножи, либо же зубы хищных животных, вот и все что дикари могли противопоставить, прекрасной и полной экипировки лучших бойцов империи.
Но не все так просто, увы, все далеко не так просто как хотелось бы. Они потеряли разом десять лучших бойцов, когда на их лагерь в одну из ночей тихо опустились тени…
— Здесь все. — Сержант кивнул в сторону кучи разложенных вещей, снятых с пленного, что валялся голым у их ног.
Комплект искусной кожаной брони, прошитый вороненой стальной нитью, пояса, перевязки, множество ножей, от метательных до боевых, различные колбы со всевозможными ядами, смертоносные иглы.
— Значит Тени. — Прат наклонился, беря в руки черную маску, снятую с пленника.
Красивое женское тело, с покатыми увеличенными физической нагрузкой мышцами, не портили даже многочисленные змеи шрамов, ибо эльфийка, что лежала у их ног, связанной, была от природы наделена некоей внутренней грацией и красотой своего не человеческого тела.
— Кто ваш ведущий? — Нарог отбросил маску, всматриваясь в глубокие омуты темных бездонных глаз. — Назови имя, кто встал на мой след.
Она, похоже, даже не моргала. Полное отстранение и отчуждение.
— Я знаю, ты не скажешь мне ничего даже под всеми пытками этого мира. — Император перешел на слог темных эльфов, с трудом подбирая и вспоминая давно уже не практиковавшийся им язык этой расы. — Но имя несущего смерть не запрет.
— Если того пожелает сам несущий. — Безжизненным тоном произнесла на эльфийском пленница.
— Желания не было. — Хмыкнул император, ставя свою ногу на ее голову. — Впрочем, я и так знаю, это Шель ведет вас.
Что‑то полутенью эмоции промелькнуло на лице эльфийки под тяжелой ногой старого рейнджера.
— Вот и ответ. — Кивнул своим мыслям император, с силой ударяя каблуком в височную долю, проламывая с хрустом кости черепа, и вдавливая их внутрь головы.
— Ваше благородие. — Как‑то удивленно и обиженно протянул сержант, глядя как из острых ушек, глаз, носа и рта мертвой эльфийки лужей растекается кровь. — Ребята хотели того этого, что ж вы так…
— Нельзя того этого. — Брезгливо вытирая сапог, произнес Нарог Прат. — Это отряд дьесальфов Тени, они сами по себе оружие, в них подсажены такие болезни, что любой за месяц два сгниет заживо.
— О как! — Сержант даже сделал пару шагов назад. — Тогда оно так, пожалуй, даже лучше будет.
— Определенно лучше. — Император задумчиво поднял голову к высоким кронам пожелтевших уже деревьев, всматриваясь в мутно–серые небесные облака.
Страшно не было, за долгие годы своего бытия он столько раз был убит и возвращен вновь к жизни, столько раз горел в котле людских страхов надежд и чаяний, что волей не волей уже притупил в себе большую часть привычных всем и каждому эмоций. Большую часть, но не все. За долгие годы он с удивлением осознал, что испытывает вновь сладкий интерес к жизни, просто свербящее любопытство всего естества, от навара той каши, что приготовили такие разные и такие умелые повара на этой кухне.
