Вот и руки парализовало. Он подумывал позвать Ларсена, который перебрался в комнату поближе к нему и может услышать, если у Снивеля появится какое-нибудь желание. Но, когда судья открыл рот, пытаясь крикнуть Ларсену, чтобы тот принес большое покрывало из волчьих шкур, холод уже достиг его горла, и он не мог издать ни единого звука.
Сейчас он по-настоящему испугался. Не так ли умирают бедняги? Сначала замерзают конечности, и, наконец, холод добирается до сердца? Но в этом случае Снивель уже был бы мертвым, ибо грудь его полностью парализована от холода.
Но вот холод дошел до головы и как бы превратился в острый шип на темени. Все тело Снивеля стало ледяным, замороженным. Он не мог двинуть и мизинцем.
Однако он мог дышать. Удивительно. И думать он был способен. Двигать глазами. Хотя как это могло помочь в окружавшей его кромешной темноте?
Мозг работал беспрерывно, не давая ему ни минуты покоя. Он передумал многое. Панические страшные мысли приходили к нему чередой. О смерти, погребении живым и о том, как такой человек просыпается в гробу под землей перед тем, как властный холод окончательно не прикончит его. Часы пробили половину первого, а затем час пополуночи.
Целый час он лежит так, словно околдованный, в когтях холода. И в этот момент он начал понемногу оттаивать, сначала голова. Холод стал отступать, как вода во время отлива, уходить все ниже и ниже и наконец исчез из пальцев ног. Он освободился.
Снивель сделал глубокий-глубокий вдох, почувствовал, как тепло возвращается в его огромное тело. Впрочем, в последние дни он стал несколько стройнее, не осмеливаясь обжираться, как раньше. Он все еще хорошо помнил тот страшный призрак женщины. Снова встретиться с ней у него нет никакого желания! Овладеть им таким образом! Так оскорбительно, так утонченно унизительно! Никогда еще в жизни он не испытывал подобного унижения. И это от одного лишь сна!
Но такие сны он больше не желает видеть! И он даже потерял часть своей внушающей уважение полноты.
На следующую ночь ему довелось пережить иное, нечто похожее на предыдущее, но все же другого характера.
Часы пробили двенадцать, и он снова проснулся. Неужели ему и в эту ночь не удастся заснуть?
Он напрягся. Снова холод? На этот случай он обеспечил себе защиту. Рядом с кроватью положил покрывало из волчьих шкур, стоит только протянуть руку, если почувствует, что пальцы ног начинают мерзнуть.
Но холод не приходил. А против того, что произошло у него защиты не было. Как можно защититься от такого?
Что-то совершенно не похожее на смертельный холод проникло внутрь его. Это было… как будто другая душа поселилась в нем. Глубоко несчастная душа.
Фактически он принял на себя жестокую депрессию и неудовлетворенность жизнью другого человека. Снивеля, никогда не испытывавшего подобного, так сильно охватило уныние, что он почти не в силах был вынести этого. Раскаяние и муки, мрачные мысли и смертельная тоска разрывали его душу. Все, что тот второй неизвестный человек вынужден был пережить, не было приятным. Снивель тяжело дышал, пытался вернуть себе свое собственное «я», но совершенно безуспешно. Казалось, что сам он здесь отсутствовал. Или… словно смотрел на мир абсолютно по-иному.
И Снивель начал думать о своей жизни. Картина получалась не из веселых. Дыхание его все больше стало походить на всхлипывание. Он, то становился самим собой, но с другим взглядом на жизнь, то превращался в того, другого, полного такого отчаяния, что эта половина его готова была покончить с жизнью.
Снивель страдал, убивался так, что ему почти хотелось кричать. И он начал подумывать о возможности покончить с собой.
Веревку на балку? Нет, хотел бы он увидеть такую веревку, которая выдержала бы его вес. По крайней мере, якорная цепь! Яд? Но его нет под рукой. Нож в грудь? Ерунда! И такие продолжительные боли. Самое лучшее — пулю в лоб. Где его пистолет?
Один оказался рядом. Так, хорошо, прекрасно, — покончить со всем этим! Для чего он жил? Что представляет из себя мир? Пустоту?
И в момент, когда он протянул руку за пистолетом, часы внизу пробили один раз. Снивель на полпути остановил движение руки.
Чего он так разгорячился? Он, самый удачливый государственный служащий в Норвегии, у которого только один господин — король! Должен покончить с собой? Самая большая глупость, которую он когда-либо слышал.
О нет, нет! Ему предстоит еще многое сделать. И прежде всего он должен раздавить тех двоих в Элистранде. Они для него словно заноза в глазу. Жить в Гростенсхольме после того, как у слуг появились навязчивые идеи, просто невозможно. А если он переедет в Элистранд? У этого поместья дурной славы нет.
От своих людей он слышал, что те двое, которых он ненавидел, думают завтра посетить пастора. Огласить о желании повенчаться. Отлично, они покинут свое логово, и с ними можно расправиться. Он должен послать своих людей…
Хорошо, что они есть у него! Что ему делать с остальными идиотами, которые продолжают нести чушь о ведьмах в колодце и о демонах внизу в зале? И Бог знает, о чем еще! Если бы они говорили об одном привидении, которое каждый раз вело бы себя одинаково, тогда бы он может быть прислушивался к ним. Но и то — только может быть. А сейчас? Рассказывают небылицы, одну фантастичнее другой, словно пытаются превзойти друг друга в жутких выдумках о призраках и привидениях. Кто может поверить в такое?
Взглянуть хотя бы на то, что пришлось испытать ему самому! Удивительные переживания, с этим он должен согласиться, но совершенно не похожие друг на друга! И всем им можно найти объяснение. Меланхолия может овладеть каждым. Холод также. И кошмар. А почувствовать, что плывешь и тебя качает, это, видимо, результат обильного употребления спиртного. Или отравления.
Нет, никто не убедит его в том, что в поместье поселились призраки. В это он не поверит. Нет, причина ухода слуг от него совершенно иная. Ему следует для жилья подобрать другой дом. Или нет?
Поскольку никто не мог дать ему ответа на эти вопросы, он ответил на них сам. Он заслужил новое поместье, это очевидно! Элистранд, конечно, не такое большой, как Гростенсхольм, но достаточно хорошее поместье, да и более спокойное. Должен же он, в конце концов, позаботиться о своей старости, отделаться от этих тягостных помех.
С этими думами и со спокойной совестью Снивель заснул.
Однако спустя день его постиг убийственный удар.
Его отличная повариха вместе с оставшимися еще работницами кухни утром шли из помещения для слуг через двор на кухню. Они дошли до места, где обычно, не имея на то разрешения, пересекали газон. Сейчас, когда все было здесь сухим и желтым, разрешения, казалось, не требуется. Естественно, они были взволнованы всем тем, что происходило в поместье, но никто из них сам пока ничего не видел, и они не знали, во что верить. Полагали, что тех, кто сбежал, наказал Бог за их грехи. Сами они были добрыми христианами.
