Поскольку Джастин оставался единственным — кроме самой Мары, — в ком текла кровь Акомы, его безопасности придавалось особое значение. Лишенные возможности опереться на достоверные сведения, почерпнутые из регулярных докладов Аракаси, патрули, совершающие обход, зачастую бывали вынуждены действовать вслепую. В каждой промелькнувшей тени им мерещился враг, и не раз случалось им выхватить мечи, услышав звук шагов какого-нибудь раба, украдкой пробирающегося на свидание с возлюбленной. Люджан вздохнул и внезапно замер, насторожившись: ему послышалось нечто похожее на свист меча, выскользнувшего из ножен.
— Эй, там! — раздался крик часового. — Стой!
Люджан тотчас бросился бегом за угол коридора. На виду показался воин с обнаженным мечом, принявший боевую стойку и явно приготовившийся к нападению. Он стоял перед неосвещенной частью коридора, где, казалось бы, не было ничего необычного. Сзади донеслось легкое постукивание и характерное шарканье человека, торопливо передвигающегося с костылем: значит, и Кейок, военный советник Мары, счел нужным посмотреть, что тут происходит. Он слишком долго был боевым командиром, чтобы оставить без внимания оклик часового, и тоже устремился сюда, чтобы выяснить, кто проник в коридоры внутренних апартаментов дворца.
Только бы это не оказался еще один убийца, молился на бегу Люджан. Напрягая зрение, он вглядывался в темноту, отметив, что лампа, которая должна была освещать этот коридор в ночные часы, не горит. Недобрый знак, подумал он мрачно; совещание, внезапно сорванное из-за этого вторжения, теперь уже казалось меньшим злом. Да, конечно, без сведений, полученных от Аракаси, пришлось бы изрядно поломать голову в попытках объяснить торговые затруднения или непрерывную чехарду образующихся и распадающихся союзов при дворе Ичиндара. Однако нападение нового убийцы, сумевшего миновать сторожевые посты и оказаться в самом сердце Акомы, означало бы, что дело приняло слишком опасный поворот, вообще не оставляющий времени для размышлений. Хотя прошли уже месяцы, Джастина все еще мучили ночные кошмары: его преследовало видение черного жеребца, падающего на землю.
Около воина с мечом Люджан с разбегу остановился столь круто, что деревянные подошвы сандалий заскрежетали на каменном полу.
— Кто там? — требовательно спросил он.
С другой стороны от воина встал старый Кейок и грозным голосом повторил вопрос.
Воин даже глазом не повел в сторону кого-либо из вопрошавших, но лишь слегка качнул мечом в направлении щели между двумя потолочными балками. Здесь слишком много уголков, где может притаиться злоумышленник, подумал Люджан, взглянув туда, куда указал часовой. Там, в тени, стоял какой-то человек, замерший в смиренной позе. Руки его были простерты вперед в знак покорности, но лицо подозрительно испачкано, словно он заранее воспользовался копотью от лампы, чтобы с ее помощью скрыть предательскую бледность своей кожи.
Молниеносным движением Люджан выхватил меч. Кейок поднял костыль, нащупал защелку и нажал ее. Из основания костыля немедленно выдвинулось тонкое лезвие. При этом старому воину удалось сохранить равновесие без видимых усилий, хотя он и был лишен одной ноги.
Три обнаженных клинка были готовы встретить злоумышленника, и Люджан резко приказал:
— Выходи. Держи руки поднятыми, если не хочешь, чтобы тебя проткнули насквозь.
— Я предпочел бы, чтобы к моему возвращению домой отнеслись с несколько большим радушием и не обращались со мной как с тушей на скотобойне, — ответил хриплый голос.
— Аракаси! — выдохнул Кейок, салютуя ему своим оружием. Его худое лицо осветилось редкой улыбкой.
— Боги! — воскликнул Люджан.
Свободной рукой он коснулся плеча часового, давая тому понять, что можно опустить меч. Военачальника Акомы пробрал озноб, когда он осознал, что Мастер тайного знания чуть было не погиб от рук домашней стражи. Но потом на смену мучительному напряжению пришло благодатное облегчение, и он радостно рассмеялся:
— Ну наконец-то! Сколько лет мы с Кейоком бились над созданием такой системы патрулей, чтобы встреча со стражей для любого пришельца оказалась неожиданной. Как же это случилось, дружище, что на сей раз ты не сумел пройти мимо них незамеченным?
— Дорога домой была трудной, — признался Аракаси. — И не только потому, что в этой усадьбе больше стражи, чем прислуги. Да у вас тут трех шагов не сделаешь, не натолкнувшись на какого-нибудь молодца в доспехах!
Кейок убрал на место потайной клинок и снова оперся на костыль. Затем он пригладил рукой седые волосы. В бытность его боевым командиром ему не приходилось это делать, ибо в те времена он носил воинский шлем не снимая.
— С минуты на минуту должен начаться совет у властительницы Мары, — сообщил он. — Она нуждается в твоих сведениях.
Аракаси не ответил, лишь выступил вперед из-за опорных столбов, до этого времени скрывавших его от глаз. Он был одет как уличный нищий, нечесаные волосы слиплись от грязи, а кожа вымазана чем-то наподобие сажи. От него исходил сильный запах печного дыма.
— Ты выглядишь так, будто тебя только что вытащили из дымохода, — заметил Люджан, сделав знак стражнику, чтобы тот возобновил прерванный обход. — Или как будто ночевал в горящем лесу не меньше недели.
— Не так уж далеко от истины, — пробормотал Аракаси, сердито отводя взгляд в сторону.
Кейок не любил кого-либо дожидаться; теперь он мог позволить себе нетерпеливость, которую сдерживал в течение тех лет, когда командовал войсками. Тяжело ступая, он отправился вперед, в Палату собраний. Словно почувствовав облегчение с уходом старика, Аракаси нагнулся, поднял край своего балахона и поскреб нагноившуюся царапину.
Люджан погладил рукой подбородок и деликатно предложил:
— Ты можешь вначале пойти ко мне домой. Мой слуга приучен наполнять ванну быстро — оглянуться не успеешь.
Последовало недолгое молчание.
Наконец Аракаси вздохнул.
— Занозы, — признался он.
Этого короткого слова было достаточно, чтобы Люджан догадался об остальном:
— Они гноятся. Значит, давние. Ты провел на ходу слишком много времени и не позволил себе сделать достаточно долгий привал, чтобы их извлечь.
Снова наступило молчание, которое подтверждало предположение Люджана. Они знали друг друга еще до падения дома Тускаи, а потом вместе делили участь серых воинов.
— Не упрямься, — настаивал военачальник. — Если ты в таком виде усядешься на подушки в Палате, слугам потом придется эти подушки сжечь. От тебя несет как от харденго, который потерял свою тележку.
Аракаси скривился: никому не могло польстить сравнение с бродячим торговцем, отбившимся от семьи и промышляющим продажей дешевых сластей и случайными заработками сомнительного сорта.
