Погасла последняя свеча, и Рауэн сидела во тьме, снова и снова поворачивая нож в ладонях. Когда Рол положил руку ей на плечо, она вскочила, и нож поцеловал его горло. Рол осторожно оттолкнул лезвие.
– Отсюда есть другой выход. Река, и на ней лодка. Думаю, река вынесет нас на поверхность. В любом случае я предпочту довериться ей, лишь бы не возвращаться той дорогой, которой мы пришли.
– Иди. Я останусь здесь с прочими трофеями и образчиками.
– Рауэн…
– Не касайся меня.
– Он лгал.
– Нет. Все сходится. Тысяча мелочей внезапно обрела для меня смысл. Он с удовольствием наблюдал, как нас тянет друг к другу, зная, что он держит в руке нашу погибель.
– Я люблю тебя, Рауэн.
– У меня нет ничего, что не было бы осквернено, запачкано и унижено. Я думала, он позволит мне получить тебя, но мне следовало быть умней.
– Рауэн, послушай меня…
– Не касайся меня, а не то я тебя убью.
Они покинули пещеру, только и забрав с собой, что разбитый фонарь и груз своего наследия. Рол отвязал швартовочный канат, и плоскодонку немедленно подхватило течение и повлекло вперед. Ролу и Рауэн приходилось приникать к самым банкам, чтобы не удариться головами о каменный потолок, а лодчонка вновь и вновь ударялась о скальную стену, и дерево трещало, пока Рол не наловчился правильно отталкиваться от стен шестом. Друг с другом Рол и Рауэн больше не говорили, долгое подземное плавание прошло в молчании. И вдруг они выплыли изпод ветвей нависшей над водой ивы и оказались на широкой реке, текущей к морю, а над рекой ярко сияло голубое осеннее небо.
Дым поднимался над Аскари. Путники вытащили на берег плоскодонку и стали подниматься на небольшой холм в желтом утреннем свете, и вся местность вокруг них звенела птичьими песнями, а деревья пламенели, как всегда в эту пору.
Рауэн всмотрелась на северозапад, на дым, омрачавший небо.
– Надеюсь, все сгорит дотла, ничего не останется.
Не испытывая охоты говорить, Рол все же наконец произнес:
– Надо вернуться назад. Нам нужны деньги и вещи в дорогу. Все в Башне.
– Ты и возвращайся. А я лучше стану просить милостыню у обочины, чем опять вступлю в этот дом.
В нем взыграло отчаяние, как если бы он стоял на самом обрыве скалы, и не было способа удержаться от падения. А оставалось только ждать толчка.
– Тогда я вернусь один, а ты жди меня здесь.
– Нет, хватит с меня и ожиданий. Пора уходить.
– Тогда куда мы пойдем?
Она поглядела на него, и он почувствовал, что его надежда погружается на самое дно.
– Я пойду одна.
То была девушка, сбросившая его со ступеней Башни Пселлоса многие месяцы назад, холодная и непостижимая, как изваяние.
– Рауэн, что бы ни сказала о нас эта дрянь, мне все равно.
– Но мне не все равно, Рыбий Глаз. Отнюдь не все равно. Я не могу тебя любить, ибо наши чувства так же порочны и грязны, как было все прочее в моей жизни. С меня достаточно грязи. Я хочу чистоты. Вот и конец.
– Ты сама не знаешь, что говоришь.
Она поглядела мимо его недоверчивых мальчишеских глаз.
– Нас свели ему на потеху, и только. Тебе повезло, ты прожил у него только год. Он отнял мою жизнь, вылепил из нее, как из глины, что хотел, водрузил на пьедестальчик и насмехался над ней. Да еще и взимал входную плату с других за то же самое. Я терпела, когда мужчины срали на меня для развлечения. Меня передавали от зверюги к зверюге, они насиловали меня по трое одновременно, а затем я, наряженная, как важная госпожа, сидела против него за обедом. Во мне ничего не осталось, что не покрывала бы грязь. Ну ладно. Я попытаю счастью в другом месте. Одна.
Она пошла прочь вниз по склону к рыбачьим деревням на берегу. Рол в недоверии наблюдал за ней. Он пустился вдогонку, схватил ее за руку. Она мигом развернулась, обнаженный нож возник в белой руке. Они поглядели друг на друга, и он понял, что она убьет его, если он скажет еще одно слово. Он выпустил ее руку. Нож взлетел и тронул его лицо сбоку. Приласкав. Затем она повернулась и продолжила свой путь вниз по склону. Она становилась для него все меньше и меньше, пока не исчезла наконец за рыжими пятнами листвы. Он не увидел ни слез, которые текли по ее суровому лицу, ни кровавых полос, которые она, почти не замечая этого, прорезала на своем предплечье острым концом ножа.
Через какоето время, показавшееся ему вечностью, Рол вынудил себя сделать шаг, другой… затем, спотыкаясь, побрел, бодро зашагал и, наконец, побежал стремглав через лес на северозапад к дыму на горизонте. И вот он уже летит не чуя ног, одна рука на рукояти меча в подпрыгивающих ножнах, другая колотит по воздуху впереди, как если бы это помогло увеличить скорость. Он несся, как преследуемый, как преступник, спешащий покинуть место преступления, и не останавливался, пока не охрип и не лишился дыхания, пока не пришлось согнуться, поддаваясь рвоте, и вытереть пот и слезы с лица. Затем он опять бежал, пока не очутился на безликих окраинах Аскари, и грязная дорога не стала булыжной мостовой, а большое небо не превратилось в прорезь меж крыш, и его не окружили запахи отбросов и дыма. Он обнажил саблю, ибо шайки отребья рыскали в переулках, взламывали двери и забирали ценное имущество и женщин. Рол видел, как уличные сорванцы бегают, завернувшись в стенные ковры, как разбойники держат руки мужчины в алом шипении жаровни, а тот вопит, заверяя их, что в его лавке хоть шаром покати. Орава нищих нагнула полунагую женщину над бочкой, а тем временем ее мужа избивали с ней рядом до кровавого месива. Рол затыкал уши, чтобы не слышать воплей и хохота, и пробирался улицами, полными буйства и безумия, все вверх и вверх по склону, к Башне. Какието двое имели глупость заорать ему, чтобы стоял и отдал им свой кошелек. Они изрядно набрались и двигались медленно, но он испытал злобное удовольствие, когда отсекал им кисти рук, одну за другой, а затем покинул их, вопящих и истекающих кровью. Он опять побежал, подгоняемый чувством, что надо спешить, хотя и не понимал почему.
Тут и там горстки ополченцев несли охрану домов богачей, но в целом улицы были отданы во власть бесчинства.
Перед Башней обнаружилась толпа. Воротца были уже взломаны, и коекто проник внутрь. На земле среди толпы лежали тела двух Перьеносцев, кровь их смешалась с дорожной грязью. Язва по меньшей мере попытался сдержать слово. Рядом с ними лежал и до неузнаваемости избитый мертвый Джиббл с кухонным ножом, все еще зажатым в окровавленном кулаке. Тут Рола покинули последние остатки сдержанности. Он позволил тому, чему его учили, полностью овладеть им, и ослепительно белое солнце скорби и гнева внутри него довело его до грани безумия. Сабля в его руке преисполнилась чистой звериной радости, и, налетев на толпу с тыла, точно ангел мщения, он услышал, как поет боевая сталь.
