глоток полыхнула, да чертям огонь что подарок. Завизжали от радости, давай в струи огненные нырять, кувыркаться, а у Скарапеи после длительного полёта в лестничном пространстве сил уж никаких нет сопротивляться. Переглянулись змеиные головы, грустно друг на друга посмотрели и снова сникли. Веки потяжелели, взгляд помутнел. Успела только заметить, что человек, тот, какого съесть хотела, внизу кучи лежит и во сне похрапывает. А другой, смутно знакомый, напротив, голову поднял, обстановку оценил и вскочил на ноги. Стоит, мышцами играет, будто не в адовой центрифуге вертелся, а на карусели разок прокатился — свеж, весел.
— А ну, рогатые, брысь от моей подружки! — крикнул он и руки в бока упёр.
Черти заверещали, к парню кинулись, друг друга толкают, да орут во всю глотку:
— Вали его!
— Вяжи его!
— Толкай его!
— В реку огненную!!!
— Ну — ну, не надорвитесь, черти волосатые, — хмыкнул юноша и кудрями тряхнул.
Кудри из без того золотом отливали, а тут вспыхнули, огнём полыхнули — да не простым, божественным, с солнце на голову гостю незваному опустилось, царство Пекельное осветило.
— Ярила!!! — В ужасе заверещали черти и ну кто куда — прятаться.
Им — то огонь солнечный хуже смерти, они в светлых лучах муки невиданные испытывают. Привыкли рогатые в темноте делишки свои мерзкие творить, не по нраву в свете истинном быть. Прыснули в разные стороны, тараканами по щелям попрятались, в норы забились, за камнями затаились. А Ярила яркость поубавил, осмотрелся, да и говорит:
— Интересный у латынской девки острог!
— Ярилушка, сокол мой ясный! — Прошипела Скарапея. — Не признала тебя сразу — то.
— Оклемалась, болезная? Вставай давай, выбираться будем! — И Ярила сеть со спины змеиной сдёрнул.
— Слаба я, Ярила. Поесть бы мне чего. Не мог бы ты вон тот кусок мяса подтащить? — И на царя Вавилу кивает.
— Кому кусок мяса, а кому кость в горле! — Вскричал царь, после таких слов моментально очухавшись. — Ишь, чего удумала, а только я скажу: завтракать мною не положено! И вообще, пища у нас только духовная, — ответив, книжку в каменной обложке носком сапога подопнул. — Смотри — тка, за нами прилетела, да только тут её полёты и закончились! Один — разединственный полёт только и предстоит: тебе промеж глаз, змеюка поганая!
Схватив книгу, размахнулся, чтобы в Скарапею запустить.
Но Ярила по каменной обложке ладонью стукнул, из царской руки священный предмет выбил:
— Не машись, не кипятись! Мне змея без надобности, я тут почти что у себя дома, в любом месте оказаться могу. А вот тебя до дому никто другой не доставит. Так что договаривайся со Скарапеей, а я полетел — у меня дело важное, книгу надобно деду доставить. Не то Род изойдёт на… гм… что попало и вообще волноваться преизрядно будет, нервничать, а старику вредно!
Нагнулся за Голубиной книгой, глядь — а её нет. Только тут лежала, и пропала.
А Скарабея уже не стонет, а завывает тремя глотками, из глаз слёзы катятся, истерику натуральную устроила.
— Чего это она? — спросил Вавила.
— Да голод плохо переносит. Есть за ней такая особенность. Ты про Скарапею вообще что слыхал?
— Только что она хозяйка над всеми змеями и гадами земными.
— Точно, а по совместительству дочь змея Юши Мощного, мирового змея. Он навроде нашего мирового дерева, только дерево землю с небом связывает ветвями, а корнями с царством Пекельным, а змей Юша Мощный повдоль землю держит, кольцом обнимает.
— Ярила, ты вот бог всё же, для нас, лукоморцев, хоть и не первый, но и не последний. Тебе с неба всё видно, всё ведомо. Вот скажи мне, хоть и учёный я, хоть и царь, а не понимаю — кто так пошутил, столько лестниц без толку понастроил? И ведь много их, а не ведут никуда.
Хмыкнул Ярила, руку в кудри запустил, да и отвечает:
— Видишь ли, Вавила друг, дела странные творятся. Место то, лестничное, многоступенчатое, есть самые настоящие тартарары. Непонятно там, где верх, где низ — всё вертится, кружится, а где сам встанешь — там и центр. Устроены тартарары на манер матрёшки. Вроде вот они, все на виду, а попадёшь туда — и в какой матрёшке окажешься, никто не знает. А матрёшек тех тьма бесчисленная, казалось, меньше уж некуда, а глядь — ещё проявляется. И все друг в друга переходят, и самая маленькая матрёшка равна самой большой. А проще я тебе объяснить не умею. Слышал я от деда своего, Рода, что место это в начале веков появилось. Вроде как семя мирового дерева. Тут опять странность — дерево из семени выросло, а семя с дерева упало. И что вперёд было, то есть загадка большая.
— А ты — то как туда сверзился, с небес — то?
— Да кто ж его знает? Упал в колодец острожный, что у латынской девки Маринки во дворце расположен, а оказался вон где. Чуется мне, что это книга Голубиная такую шутку сыграла со мной, она сверху на жерло каменного мешка упала, да и прихлопнула меня, словно мышь в мышеловке. И вот что я думаю, может, она — то, книжонка эта, и крутит всем мирозданием?
— Это та, в обложке из камня, да со знаками непонятными? — удивился Вавила. — Вот уж представить не мог, что величайшая святыня славянская так простенько выглядит!
— Эх, царь, не всегда просто то, что с виду обычным кажется. Да и книжка эта, будто живая себя ведёт. Но, скажу тебе, друг Вавила, своенравна шибко: вот только тут была, а пока чертей разгонял, куда — то запропала. У меня дед спит и видит, как её назад вернуть. Отец наш, Сварог, отправил на поиски меня да брата моего — Услада. Услад там остался, от Усоньши бегает, бык — туром обращённый. Я здесь оказался, книга вообще невесть куда запропастилась. А отец мой в уверенности пребывая, что сыновья всё как следует сделают, и в не беспокоится. Поди, сейчас спит себе на ветвях мирового дерева, дуба солнечного, сны красивые видит, и в ус не дует…
Сварог, успокоенный с вечера, утром не волновался, долго спал, сны цветные смотрел, но пробуждение было не столь благостным, как отход ко сну. Дуб содрогнулся, будто от корней до вершины трещина прошла. Выскочил старец седобородый на ветвь широкую, глаза продрать не может, со сна ничего не соображает. Тут снова мировое дерево тряхнуло — грохот, треск, разряды электрические. Сообразил Сварог вверх посмотреть, поднял голову и почувствовал, что в ногах ватная
