– Пьяница паршивый, – буркнула Луиза. – Ну какой ты, причеши тебя хорек, маршал? Так, капитанишка…
Оскорбленный кот покрутил задом и тяжело взлетел на шкафчик с тоже дареными тарелками. Теперь поганец засядет наверху и станет мстить, пытаясь зацепить лапой всех, кто пройдет мимо. Луиза прихватила недопитый стакан и вернулась к материнскому письму. Незабудки наивно голубели, совсем как на болотце. Сверху – цветочки, под ними – грязюка, в лучшем случае загубишь башмаки, в худшем утонешь… Женщина поджала губы не хуже покойной Мирабеллы и принялась срывать личные печати госпожи графини. Из футляра пахнýло розовым маслом. Маменька не забыла ничего, даже шелковую голубую ленточку с графской сосной, перехватившую письмо, которое начиналось тоже по-графски.
«Любезная дочирь, – раньше она все же писала «дарагая», – мой Муж и Супруг атлучился па гасударствиным дилам к асобе Регента Талига и на Ваше наглое письмо атвичаю я. Ваша затея пайти в услужение и ни слушать добрых саветав привила к таму што Вы папали в жалкую правинцыю и взяли прастанароднае имя. Вы ни кагда ни чиво ни делали дастойна и пазорили нашу фамилию. Ваш преест в КРЕДЕНЬИ нижылатилен. Мой Муж и Супруг апридилит Вам садиржание, но Вы ни будите раскрывать свае имя и хвалитца радством са значитильными пирсонами. У афицераф каторые приижжают в наш замок плахое мнение о Вашем пакойнам муже. У ниво плахая рипутацыя его ни принимали в парядачнам опщистве. Он пазорит нашу фамилию. Патаму аткрыто принемать мы можим аднаво Герарда каторый благадаря маиму знакомству с герцагам Алва кеналийский барон. Мы палучаим письма ат Герарда он састаит при асобе Маршала Савиньяка. Мой Муж и Супруг думаит падать прашение, штобы Герарда сделали наследникам титула вместа волчий стаи радни. Для этава Герард ни должен иметь дела с измениками. Ваша служба придавшим нашиво добраво Фердинанда Манрикам а патом узорпатару Ракану пазорит нашу фамилию. В благародных дамах все далжно быть прикрасно и лицо и фегура и туалеты и манеры. Вы дурны сабой и ни умеите адиватца и разгаваревать с кавалерами. Вы пазорите нашу фамилию и патаму ни далжны паивлятца в КРЕДЕНЬИ.
Селина пускай астаетца с Вами под чужым иминем. Ваша доч по вашей глупасти служыла кампанёнкай систры и дочири приступнека и ни может быть принета в нашем доме. Граф КРЕДЕНЬИ пазаботитца о ее приданам и женихе пожже патаму што он занят гасударствиными дилами. Амалия и Жюль уехали к Вашей систре Карлотте на васпитание. Ани будут абиспечины, но в КРЕДЕНЬИ им ни места.
Пасылаю Вам и Вашей дочири дваццать залатых талов но ни расчитывайте что я буду Вас садержать в роскаши.
Прибывающая к Вам в распалажении графиня Аглая-Амелия-Иоланта-Фелицыя КРЕДЕНЬИ. Писана в замке КРЕДЕНЬИ в сопственых апартаментах».
Луиза сосредоточенно перевязала письмо ленточкой и сунула в футляр, как в могилу. Прочь из «парядачнаво опщиства»! Глупо, но она едва не заплакала, хоть и не ждала иного после того, как переехала в особняк Алвы, оставив маменьку в мещанском предместье. Оскорбление было смертельным, зато теперь графиня Креденьи посрамила вдовую дуэнью. Предварительно вскрыв предназначенное «Мужу и Супругу» письмо. Мать вечно подслушивала и копалась в чужих вещах, но граф все равно на ней женился. Хотя сейчас все дыбом, будто при первом Франциске, в такие времена каких только свадеб не случается…
Вино Луиза допивать не стала, отнесла на кухню, где дожидался своего соуса кролик. Что ж, соус будет винным. Задержавшаяся кухарка весело выслушала пожелание и пообещала, что господин Гутенброд оближет пальчики. Луиза улыбнулась – она устала спорить с Найтоном, а Найтон уже выдал госпожу Карреж за пивовара… Пивовар – зять графини Креденьи! Роскошная месть, только опоздала «любезная дочирь» выскакивать замуж «назло маменьке» лет на двадцать.
Стакан в столовую Луиза вернула сама. Караулящий на шкафчике кот занес лапу, но женщина увернулась и постучалась к Селине. Тайн у дочки не водилось, но Луиза слишком хорошо помнила собственные распахивающиеся не ко времени двери.
– Мама? – Сэль уже собиралась ложиться, но лечь – еще не уснуть. – Что-то случилось?
– Все хорошо, – улыбнулась вдова капитана с «дурной рипутацыей». – Твоя бабушка вышла замуж за твоего дедушку и радуется. Она прислала нам двадцать таллов. Как ты смотришь, если мы пожертвуем их церкви?
– Конечно… Мама, это на дорогу? Мы должны ехать в Креденьи?
– А ты хочешь?
– Нет!
– Я тоже не хочу. Будем ждать Герарда здесь.
«Стих – своих – певец – наконец… Лист – свист… Вышине… вышине – мне!»
Он вспомнил все слащавые рифмы, придуманные графиней Ариго, вспомнил ее саму в темно-синем, почти черном бархате, маркизу Эр-При в алом и мать, самую молодую из троих. Две девочки сидели отдельно от дам, перед ними лежали похожие на уставших зеленых выдр венки, а слуги разносили бумагу и перья. Турнир поэтов в Гайярэ, затеянный хозяйкой дома. Отмеряющая время клепсидра, заданные рифмы и сонет, который требовалось сочинить за два часа. Ли сочинил, вызвав приступ негодования и хохота. Хохотал в кои-то веки выбравшийся в гости старик Эпинэ, графиня Ариго поджимала губы и выговаривала матери и дядюшке Рафиано, тот качал головой, а потом заметил, что Лионель выполнил все необходимые условия. То, что сонет посвящен не недоступной возлюбленной, а несчастной жабе, нарушением не является, ибо наличие прекрасной дамы заранее не оговорено.
Графиня Каролина натянуто улыбнулась и предложила прекрасным девам назвать победителей. Выбор у дев был – трое сыновей маркиза Эр-При, Эмиль Савиньяк и по паре молодых Манриков, Валмонов и Ариго честно воспели очи, выи и ланиты. Выдру из рук королевской невесты получил Ги, заслуженно, к слову сказать, а вот дочь хозяев дома пролепетала, что все сонеты такие красивые, она не знает, какой выбрать, и потому… потому пусть будет сонет к жабе. Им не посвящают стихов, а они не виноваты, что родились… жабами.
– Так могла бы сказать Октавия, – нашлась графиня Манрик.
– Какая именно? Святая или королева? – засмеялся Валмон. Тогда он еще ходил, тогда Борны были друзьями, Манрики – союзниками, а Ренкваха – дальним северным болотом… Первым из сидевших в тот день на белой террасе погиб отец. Не прошло и года.
«Закат – объят, час – нас…»
Перо скользило по бумаге, возрождая старенькую чепуху. Лионель нечасто сочинял стихи, даже такие. Умел, но не писал. Не все, что ты делаешь лучше многих, приносит удовольствие, но сонет к жабе сочинять было весело. Сочинять и ждать, когда прочтут… Старшая из судивших турнир девочек умерла, младшая стала королевой и тоже умерла. Жаль, она была нужна. Жаль, она была молода. Жаль, она была умна.
