— Тогда, может быть, я начну строить крепость просто на излучине? — предложил Биргер. — А храм для тебя мы поставим потом, когда ты выследишь свою главную точку?
— Ты так торопишься строить крепость? — перевел Изекиль взгляд на воина. — Что-то до сего момента я не замечал у тебя страха перед русскими. Ты ни охранения не выставил, ни засеки вкруг лагеря не поставил.
— А чего тут бояться? — пожал плечами стурман. — Кругом одни болота. Новгородцы, если и подойдут, то по реке. С пороками, судовой ратью, лестницами. Засекой от них не загородиться. Нужно крепость ставить, пока они не поняли, что я сюда навсегда пришел, а не просто отсиживаюсь вдали от людских глаз.
— Ты мыслишь правильно, смертный, — кивнул колдун. — Однако же законы войны и законы магии совпадают редко. Чтобы столица оказалась нерушимой, чтобы росла, не боясь ни врага, ни мора, чтобы притягивала к себе слуг со всего мира, она должна быть заложена в центре силы, а не сбоку от него. Поэтому жди. Строить еще рано.
— Безделье разлагает войско, колдун.
— Это не только твоя будущая столица, смертный, но и моя, — покачал головой Изекиль. — И она должна быть заложена с соблюдением ритуала, после которого ее за всю историю никто уже не сможет ни завоевать, ни срыть, ни проклясть. Жди!
Колдун опять осенил воина крестом и неспешно направился к лодке с шестью гребцами, что уже третий день катала его по протокам и ручьям. Стурман, не удержавшись, раздраженно сплюнул и повернул назад, в свой шатер.
— Да ты что, брат мой, лицом темен, — хохотнул рыжебородый Дидрик, по кожаному поддоспешнику которого темной струйкой текло пролитое вино. — Никак, вместо благословения проклятие получил?
— Сам не знаю, — бухнулся в кресло Биргер, подтянул к себе целиком запеченного цыпленка и попытался разодрать надвое. Однако стурману не повезло и в этом: у куренка оторвалась только лапа. Да и то без мяса — костяшка одна. Глава войска раздраженно швырнул ее в полог шатра и опрокинул в рот высокий оловянный кубок с вином.
— Чего ищет в здешних болотах папский посланец? — осторожно поинтересовался остроносый Пиггинг, пригладив темно-синий бархат бригантины[42] на груди.
— Ищет место, избранное Богом для нового города, — грохнул кубком о стол Биргер. — Не дает строить крепость в том месте, что просто удобно для обороны.
— А не послать ли нам этого кардинала… обратно к Папе? — предложил Дидрик и, не дожидаясь ответа, радостно захохотал.
— И правда, — согласился с рыжебородым Хольмгер Кнутссон. — Что нам мнение какого-то святоши? Он ведь мечом махать не станет, за нашими спинами отсидится. Пусть в церкви командует, а не в походе воинском.
— Его нам в епископы прочат, — наиболее правдоподобно оправдался стурман. — Не хочу ссориться.
— Тогда давайте выпьем! — потянулся к кувшину с вином Дидрик.
Это предложение устроило всех. Воины наполнили кубки, осушили, наполнили еще раз. Настроение главы войска несколько улучшилось, и он снова потянулся к цыпленку.
— Что это там за топот? — внезапно насторожился Пиггинг Длинный. — Мы вроде коней с собой не везли?
Биргер, оторвав цыпленку грудку, запихал ее себе в рот — но тут с улицы донеслись крики ужаса, вопли боли, стоны. Стурман замер, прислушиваясь и боясь поверить своим ушам, потом вскочил, метнулся к пологу шатра, откинул его в сторону — и недожеванный кусок вывалился на траву из растерянно открывшегося рта…
Вдоль самой кромки воды неслась кованая конница: островерхие шлемы, низко опущенные копья, щиты со вставшими на дыбы львами, отливающая на солнце сталь плотно облегающих тело кольчуг и зерцал. Куски торфа и глины взлетали из-под копыт выше голов всадников, и так же высоко вскидывались тяжелые сходни: под прикрытием ударных сотен по берегу мчались всадники, которые цепляли сходни боевыми топориками на длинных рукоятях и волочащимися по воде железными «кошками». Еще один отряд, смяв растущий по краю наволока ивняк, молча выметывался на открытое пространство — и это зловещее молчание вселяло в душу мертвенный ужас.
— А-а-а… — Одна за другой в голове стурмана проносились команды, которые требуется отдать, но, еще не успевая их произнести, он понимал, что уже поздно, безнадежно поздно. Строиться к бою? Те кнехты, что находятся в лагере, уже рассеяны, а те, что на палубах — не выберутся без сходен на берег. Переколят их, как лягушат, завязших в тине. Лучники? Пока они схватятся за оружие и изготовятся к стрельбе, все уже смешается, и невозможно будет различить своих и чужих, выстрелить по врагу, не рискуя задеть шведов. К оружию? Поздно сбираться — сеча в разгаре!
Кованая рать, сотня за сотней выплескиваясь из кустарника, мчалась по лагерю, затаптывая шипастыми подковами тех, кто не успел вскочить или споткнулся на скользкой траве; широкие рогатины кололи шведов в спины, вырывали ребра, пробивали насквозь еще живых, но уже безнадежно мертвых людей. Шведы — опытные, отважные воины; многие из них хватались за топоры, вырывали из ножен мечи и пытались сойтись с врагом лицом к лицу, но встречали только смерть. Разве может пеший боец — без строя, без копья, без рожна — хоть что-то противопоставить мчащейся на всем скаку многопудовой махине? Кто успевал закрыться щитом — рогатина прободала насквозь вместе со щитом, кто отбивал наконечник копья — того сшибала с ног конская грудь, а потом на руки, на ноги, на мягкий живот и ребра опускались, дробя кости, тяжелые копыта. Застигнутые врасплох шведы могли только кричать, кричать от боли и предчувствия смерти — или бежать, надеясь на чудо.
Биргер закрыл глаза, снова открыл — но ничего не изменилось. Его храбрую, способную покорить любое государство Европы, рать просто истребляли — быстро, деловито и безжалостно. Шведы ложились под копыта, безоружные и бездоспешные — кто же станет валяться у костра на травке и пить вино в шлеме и с алебардой или копьем, луком на боку, топориком за ремнем или шестопером на поясе, кто станет в такую жару таскать на себе железо без особой нужды? И единственная польза, которую принесла пятнадцатитысячная армия своему командиру — так это то, что русская конница завязла в ее окровавленной массе, которую требовалось рубить и колоть, колоть и рубить. Закованные в железо всадники уже не мчались во весь опор — они двигались неспешным шагом, истребляя тех, кто пытался сопротивляться.
— К оружию! — Стурман вернулся в шатер, снял со столба перевязь с мечом, перекинул через плечо, заткнул за пояс топорик, взял овальный щит с родовым гербом, нахлобучил подшлемник, сверху нацепил шлем — надеть прочие доспехи он просто не успевал. Рядом так же торопливо расхватывали мечи и щиты гости. — К оружию! Трубач, сбор играй!
