Затем перешли к истории с Дафной, которой пришлось превратиться в лавр, чтобы избавиться от ухаживаний ненавистного ей Аполлона. Самую большую бурю возмущения со стороны девочек вызвало даже не то, что Аполлон довел Дафну до превращения в дерево, а то, что он потом сорвал с нее веточку. Керидвен произнесла горячую речь, утверждая, что не имел он никакого права с нее ветки срывать. Защитник Дафны Эльвин и Дилан долгое время увлеченно и красочно спорили, можно ли сказать, что Аполлон сорвал с нее одеяния, и было ли это элементом одежды, и если было, то каким. При этом по примеру Диона каждый из агонистов прежде, чем начать свою речь, буквально выметал плиты зала полами своей хламиды, рассыпаясь в кинических рассуждениях о собственном ничтожестве. В конце концов не выдержала комиссия.
— Все ученики прекрасно говорят по-гречески, — сухо отметил лорд Бассет, прервав контроверсию. — Но о чем они говорят? Что это за тема для обсуждения на школьном семинаре? Учащиеся одеты как комедианты…
— Мы одеты как честные и порядочные люди, — твердо возразил Дилан. — А если на нас нет сандалий, так это оттого, что они заперты были в сундуке.
* * *
— Я должен найти описание этого случая, — твердил Гвидиону Ллевелис, которому никак не давало покоя прошлое Мак Кехта. — Вот увидишь: я докажу, что он никого не убивал. Наверняка там была какая-нибудь заварушка, все мелькало, ничего нельзя было разобрать… в темноте. Ну, кто-то убил этого Миаха. Подумали на Мак Кехта. Может быть, он как раз накануне говорил ему: «Еще раз придешь домой поздно — убью». Не верю я всем этим поздним источникам, честное слово.
И во всякий библиотечный день, которым была среда, Ллевелис летел в библиотеку, едва успев спросонья натянуть на себя необходимый минимум одежды. Но поскольку интерес его многим мог показаться нездоровым, а в особенности живо Ллевелис представлял себе реакцию святого Коллена, когда он скажет ему, что хотел бы разыскать все сохранившиеся материалы по убийствам, совершенным доктором Мак Кехтом, то действовать напрямую было нельзя. Ни одна из доступных книг не содержала ничего больше двух строк известного содержания.
Некоторое время Ллевелис, набрав с собой бутербродов, пролистывал судебные дела острова Ирландия. Однако не похоже было, чтобы дело это проходило через суд. «Я так и думал. Глухое дело, — бурчал Ллевелис, слюнявя палец. — Недоказанное».
По некотором размышлении он попросил святого Коллена провести его в лапидарий, то есть в камнехранилище. Это был подземный раздел библиотеки, содержавший эпиграфический материал — надписи на камнях. Камни стояли неупорядоченным образом, однако святой Коллен с факелом в руках ориентировался в фондах хорошо. Ворочать отдельные экземпляры, лежащие плашмя, было нелегко, но святой Коллен, попеременно эксплуатируя то идею рычага, то свою святость, неизменно исхитрялся поставить все-таки нужный камень удобно и, подозвав читателя, деликатно обметал метелкой текст. Однако за Ллевелисом он не поспевал. Чтобы как-то отвести глаза святому Коллену, Ллевелис сказал, что ищет материалы по битвам Туата Де Дананн с фоморами и после этого уже всласть наползался в пыли на коленях, подлезая под нагромождения валунов и просачиваясь в щелки между стоячими камнями. Наконец он обнаружил примечательный камень с двумя барельефами — верхним и нижним. На верхнем среди толпы можно было узнать Нуаду со всеми атрибутами королевской власти, Тадга, сын Нуаду, со встревоженным выражением лица, Луга, от которого исходило сияние, и доктора Мак Кехта с короткой стрижкой и с медицинскими инструментами. Позади Мак Кехта стоял некий молодой человек с браслетами на руках и ногах и лекарственными травами в руках. Надпись, над которой Ллевелис корпел целых десять минут, облизывая пересохшие губы и ощупывая забитые пылью углубления в камне, гласила: «И уже через месяц Нуаду вновь мог сражаться».
— Да, теперь я понимаю, почему лапидарные надписи называются лапидарными, — сказал Ллевелис. — Это беда какая-то.
Но сознание того, что он нашел изображение Миаха, с ученическим видом стоявшего плечом к плечу с Мак Кехтом, не дало ему долго сожалеть о бездарном характере надписи. Он взял громадный лист кальки, сделал прорись, чмокнул на радостях святого Коллена и улетучился из камнехранилища.
После визита в камнехранилище Ллевелис взбежал, запыхавшись, на башню, собираясь сразить Гвидиона вновь добытыми сведениями, но Гвидион, сам того не желая, поразил его гораздо сильнее: он препарировал в то время лягушку, устроил перерыв и, как прирожденный медик, не смущаясь обстановкой, с аппетитом налегал на завтрак.
Ллевелис, подойдя, уставился на него с таким ужасом в глазах, что Гвидион счел нужным ответить на этот немой вопрос:
— Рукою правой я держу лягушку, — с достоинством пояснил он, — а левою рукой я вафлю ем.
Этим он хотел дать понять, что еще не потерял представления о нормах гигиены.
— Да ну тебя! — в сердцах сказал Ллевелис. Он развернул свою кальку и пристроил ее так, чтобы на нее падал свет от очага. На нижнем барельефе среди толпы присутствовали все те же лица. Нуаду сидел на троне. Мак Кехт был без инструментов, но с мечом.
Надпись над вторым барельефом уничтожила все надежды Ллевелиса на оправдание Мак Кехта в этой истории; по камню шла глубоко врезанная строка: «И в тот раз Диан Кехт убил Миаха, хотя это было нелегко».
Ллевелис так увлеченно хмыкал, изучая барельеф, что Гвидион постепенно тоже заинтересовался проблемой. Как человек с недюжинными познаниями в медицине он первым обратил внимание на то, что у Нуаду на верхнем барельефе начисто отсутствует правая рука.
* * *
Сюань-цзан устроился на первой ступени лестницы, тщательно растер палочку туши, отлитую в форме дракона, достал из футляра кисточку и стал писать на куске шелка иероглиф «ци»[20] почерком цаошу, так как неважно себя чувствовал, а, как известно, если смотреть на каллиграфически начертанный иероглиф «ци», любая болезнь постепенно пройдет.
Афарви, едва дыша, смотрел ему через плечо, пристроившись несколькими ступеньками выше. Сюань-цзан закончил свой иероглиф и смотрел на него, пока ему не стало лучше. Тогда он обернулся через плечо и протянул кисть Афарви.
— Возьмите, — предложил Сюань-цзан. — Я научу вас правильно держать ее и покажу, как писать иероглифы «и», «эр», «cань»[21].
Афарви молча помотал головой.
— Вы не можете, или не хотите, или вы издеваетесь надо мной? — притворно рассердился наконец Сюань-цзан.
