Орур далеко обошёл смотрящего в небо летня, и зашагал вдоль стены. Каменные зубцы не мешали ему видеть спящую землю, ровную, что поверхность стола, и сумрачный, затянутый дымкой горизонт. Миновав пару башенок, старейшина остановился и положил руки на холодный камень. Вздохнув, он задумался, не сводя глаз с туманной полосы, из которой в любой миг могло выпрыгнуть зеленовато-жёлтое Солнце.
— Подлец, ах какой подлец, — тихо заговорил летень вслух. — Подлец, бесспорно.
Не так давно он радовался своему успеху: уан пришёл к нему просить помощи, а не он — к уану. «Самозванец он скорее, чем уан», — про себя добавил Орур. Казалось, отношения установились, а чужое существо уяснило своё место — помалкивать и слушать —, да только продолжились эти отношения совсем не по-человечески. Не имело оно право зачеркнуть всё, что случилось до тех пор, позабыть, что готово было молить о помощи — а теперь старейшине казалось, что всё это лишь приснилось ему. С чистого листа началась вчера история, и летень не был тем доволен. Он наморщил лоб и размеренно проговорил:
— Понял, что нужен нам. Почуял, подлец. И запел иначе, зная, что нам от него никуда не деться, — Орур помолчал, зевнул и потёр лоб. — А ведь деться-то можно, — задумчиво протянул он и, неожиданно для себя, добавил: — Только нужно ли?
Задумался, будто последние слова ему сказал кто другой, но только не он сам.
— Нужно ли, — повторил старейшина и прислушался, словно ожидал от саванны или спящих внизу людей ответа.
Летень внимательно припомнил неприятный разговор.
— Эдак он нам всем заявить может, когда захочет, что ничем не обязан, — протянул он. — Впрочем, — тут же возразил он себе, — без старейшин с деревнями не сладишь, а коли с нами что случится, тут же ему веры среди людей не станет.
Орур ещё подумал и сделал вывод:
— Не имеет над ним власти привычка, так, похоже. С таким-то глаз спокойно не сомкнёшь — человек без смирения, и с тем проще будет. А коли он почувствует вкус власти… Ох, недаром говорят: в тихом омуте…
Летень замолчал, отгрыз мешавший ноготь и сплюнул. Он всё смотрел перед собой, силясь понять, что страшного почудилось ему вдруг в уане. Его представление о противоборстве с этим существом резко изменилось. Прежде ему казалось, что с ним можно покончить не труднее, чем с госпожой Одезри — нужно только тщательно подготовиться. А теперь надвинулось тяжёлое предчувствие, Сил'ан предстал перед внутренним взором человека живучей тварью. Станешь её бить — она извернётся, изувечишь — уползёт, отлежится, затаит лютую злобу. Как тут спорить: горячей крови против холодной, человеческому сердцу против каменного, живому против легендарного чудища? Если и одолеешь его — вернётся, если и погубишь, так вместе с ним сгинешь.
— Бить, так добивать, — пробормотал Орур, — а не добивать, так и не начинать.
Он ссутулился и вперил взгляд в безразличные камни, решая, как поступить.
Мальчишка переступил порог кабинета с опаской, а, завидев Танату, и вовсе замер, хмуро уставившись в пол.
— Вижу, ты чувствуешь за собой вину, Хин, — всепрощающим тоном выговорила та. — Расскажи нам, тут ведь только я, твоя тётя, и мамочка твоя любимая. Расскажи, будь хорошим мальчиком, и тебе сразу станет легче — вот увидишь!
Рыжий упрямец молчал.
— Мой ты дорогой, ну что же ты, — запричитала летни. — Будто мы враги тебе какие. Всё-то у тебя в головушке перепуталось: кто родные, кто чужие. Да?
Хин мрачно взглянул на неё, и советчица тотчас нахмурилась, забормотала угрожающе.
— А это что ещё за взгляды? Ты, милый мой, так на меня не смотри! Ишь чего выдумал! Знала я твоего отца. (Мальчишка низко опустил голову.) Никогда не позволял он себе так посмотреть, чистая у него была душа, к людям тянулась. К добру, понимаешь ты? Мать всё нарадоваться на него не могла: совестливый, честный, послушный. Завсегда о ней думал, жили они ладно: она для него старалась, он для неё. Бывало посмотришь и вот вздохнёшь прямо: хоть бы мне счастье такое, когда детки свои заведутся. И никогда он не лгал матери, от неё не таился — всё расскажет и улыбнётся. Ты бы хоть приветливое слово сказал! Неужто же не стыдно тебе?
Хин тихо всхлипнул, но женщин это не смягчило.
— Расскажи мне всё, — потребовала Надани. — Я же знаю, что вы куда-то уезжали — я видела, как вы возвращались, из окна. Чем он тебе пригрозил? Что вы там делали с этим чудовищем?!
Мальчишка шмыгнул носом и размазал слёзы по лицу.
— Хин, так нельзя! — закричала женщина, поднимаясь из кресла.
Таната быстро, испуганно забормотала:
— Милая, тише-тише, спокойнее, всё хорошо.
— Именем Налиа, — хрипло выдохнула женщина, — как же я его ненавижу! Как ненавижу его! — она едва не завыла, но резко стиснула зубы. Судорожно втянула воздух. — Хин! Ты должен мне рассказать!
Мальчишка дрожал, слёзы катились по чумазому лицу, но он продолжал молчать и лишь размазывал грязь по щекам рукавом вамса, тёр кожу до красноты — будто одержимый. Надани часто задышала, пытаясь взять себя в руки. Летни испуганно переводила взгляд с сына на мать.
Госпожа Одезри порывисто сорвалась с места, схватила Хина за плечо, больно сдавила и потащила за собой. Няня бросилась за ними, что-то вереща. Не слушая её, Надани ветром промчалась по коридору, втолкнула сына в его комнату и крикнула со слезами злой обиды:
— Будешь сидеть здесь, пока не заговоришь! Хоть десять лет, слышишь?!
Дверь грохнула так, будто мир раскололся пополам.
— Почему это ещё мы должны играть для какого-то человека? — Хахманух выразил общее возмущение лятхов. — Беречь от гибели — да, помню, было такое указание. А вот развлекать…
— Я ему обязан, — спокойно сообщил уан, наблюдая за Ре и Фа, суетившимися вокруг виолончели. — А долги нужно отдавать, пока Дэсмэр не связала судьбы.
Круглые жёлтые глаза на выкате уставились на Сил'ан; все остальные чудовища делали вид, будто увлечены настройкой инструментов.
— И что он для тебя такого сделал? — строго спросил переводчик.
Уан отложил смычок, поднялся и подплыл к червю. Тот попятился, не позволяя прикоснуться к себе и таким образом успокоить.
— Не ревнуй, Хахманух, — ласково попросил Келеф. — Я нисколько не увлечён этим детёнышем — здесь совсем другое.
— И что же? — насупился червь.
Уан внимательно посмотрел в окно.
— Ты не задумывался о том, как неожиданно всё наладилось? — спросил он, наконец.
— Наладилось? — скептически хмыкнул переводчик. — Что-то я этого не заметил.
— А, — улыбнулся Келеф. — Однако, последний разговор со старейшиной пришёлся тебе по вкусу, да и голос у тебя не дрожал.
