— Ты с ума сошла? — зашипела на нее Аник, — это нельзя нам читать, это только посвященным в сан можно!..
— Да, а он пусть умирает, да? — Ута кивком головы указала на тело, лежавшее на столе — Аник думала, что это тело отца Константина, но сейчас, когда глаза ее привыкли к полумраку, увидела, что это — Горди, и что он дышит.
— Горди? Он ранен? Только что я видела его, он был жив и здоров.
— У него быстрая огневица. Знаешь, что это? — спросила Ута деловым и каким-то бесцветным голосом. Аник сморщила нос, припоминая — но не вспомнила.
— Ему жить осталось несколько часов, — так же спокойно продолжала Ута. — Когда Восген принес его, он был в сознании, и у него только слегка распухла ладонь. А сейчас — ты подойди, посмотри!
Аник приблизилась к столу. Рука Горди почти по самый локоть раздулась, как полено. Он тяжело дышал и облизывал пересохшие губы.
— Такой скоро будет вся рука, а потом начнет распухать тело, он умрет, когда опухоль дойдет до горла…
— Но ведь я только что видела его, совсем недавно, он бился с каптарами… Что же делать?
— Вот я и хочу узнать, что делать, и не мешай мне. Там, в соседней комнате еще раненые, иди, перевяжи.
Раненых было не так много, как можно было бы подумать. Потом Аник сообразила, что дружинники просто пока не дошли до лекарни — те, кто остался на ногах, расчищали двор, собирали трупы каптаров и добивали тех, кто еще дышал. Аник быстро справилась с работой: прижгла раны, промыла ссадины и приложила примочки к ушибам. Все были в состоянии ходить, только одну женщину, потерявшую много крови, Аник попыталась уложить в постель, но женщина, поклявшись, что будет лежать, только дома, убежала. Аник вернулась к Уте.
— Я нашла, — все тем же бесцветным голосом сообщила Ута, откладывая тетрадку. — Надо удалить захваченный болезнью участок, и тогда он останется жив.
— А как? — не поняла Аник.
— Отрезать руку.
— Руку? Отрезать живому человеку руку?!
— Да, пока он живой! — раздраженно отозвалась Ута. — Что ты так смотришь на меня? Я все равно не смогу этого сделать. Позови кого-нибудь из мужчин.
Аник привела Гива. Услышав, что от него требуется, он побледнел и перекрестился.
— Ва, женщина, я не могу этого сделать. Живого человека рубить, ва!
— Гив, иначе Горди умрет, понимаешь? — терпеливо втолковывала ему Ута. — Совсем скоро умрет, до вечера не доживет. А если ему отрубить руку, может быть, будет еще жить до ста лет.
Гив отказывался, пятясь к двери, и спиной налетел на вошедшего в лекарню Джоджо.
— Что тут у вас? — спросил Джоджо таким тоном, как взрослые спрашивают расшалившихся детей, когда их, этих взрослых, гнетет большая забота. — Ты нужна мне, дочь князя.
— Джоджо, у Горди быстрая огневица, ты знаешь, что это такое?
— Где? — спросил Джоджо, выхватывая меч, — можно еще что-то сделать?
— Рука, — вскакивая, сказала Ута, — по локоть, сейчас покажу… Нет, и локоть тоже, она уже дошла до сустава. Меч, надо меч обжечь в огне!
Джоджо раздраженно отмахнулся: — Ва, пока ты будешь разводить огонь, мы опоздаем!
— Сейчас! — Аник бросилась в соседнюю комнату, принесла жаровню и раздула угли.
— Огонь у нас всегда наготове, — сказала она Джоджо, — нам ведь все время приходиться то воду кипятить, то ножи калить, чтобы раны прижигать.
— Интересно, а где вы берете дрова, когда даже яблони из сада сгорели в кострах? — спросил Джоджо, раскаляя свой меч и несколько раз взмахивая им в воздухе, чтобы чуть остудить. Девочки переглянулись. Они давно спалили уже дубовую кровать Аник, и ткацкие станы, и теперь дожигали остатки книжного ларя из комнаты для занятий.
— Вот здесь, — Ута показала на место на два пальца выше локтя Горди. Джоджо поднял меч, с резким звуком выдохнул воздух, и отрубленная рука упала прямо под ноги Аник.
— Запомни, Гив, — сказал он, обращаясь к молодому дружиннику, — бывает, надо подумать, прежде чем что-то сделать, но бывает, надо действовать, не раздумывая — когда на тебя напали сзади, или когда у тебя быстрая огневица. Пойдем, дочь князя, там твой отец…
— Что с ним? — вскрикнула Аник, чувствуя, как ноги ее подгибаются.
— Посмотришь. Мы не знаем, нести ли его сюда, или дать ему спокойно умереть.
6.
Аник выбежала во двор. Люди, столпившиеся в углу, расступились, давая ей подойти.
Князь лежал на спине и тяжело дышал, глядя в небо. Его одежда была изодрана, клочья ткани прилипли к многочисленным ранам, нанесенным зубами каптаров. Четыре пальца правой руки были откушены напрочь, и из беспалой ладони хлестала кровь.
— Отец! — Аник упала на колени, — вэ, отец!..
— Принесите плащ! — услышала она голос Уты, — переложите его на плащ, его надо отнести в лекарню. Аник, вставай, ты должна помочь, я одна не справлюсь. Гив, ты самый сильный — там, в лекарне, на столе Горди, перенеси его на постель, женщины, кто-нибудь — ты и ты — вымоете стол, там все в крови. Только быстро! — закричала Ута, и Аник, словно разбуженная этим криком, вскочила на ноги:
— Да, Ута, не волнуйся, я присмотрю.
Пока Гив перекладывал Горди, а женщины мыли стол и подтирали пол, Аник быстро приготовила кривые серебряные иглы и тонкие бараньи жилы, которые использовались для зашивки разорванных сосудов, длинные щипцы, употребляемые для удаления из ран посторонних предметов и осколков кости, а также для расширения раны. Она всегда делала это для отца Константина, а в последние недели и для Уты: ослабев во время болезни, отец Константин позволял ученице — под своим надзором, конечно, — заниматься операциями. Знакомое занятие чуть успокоило Аник, руки ее перестали дрожать. На всякий случай она обожгла в огне два тонких острых ножа — если надо будет углублять рану или удалять рваные лохмотья мяса, — и один плоский и тупой — для прижиганий.
Остуженной кипяченой воды осталось мало, и Аник поставила на огонь еще два котла.
Принесли князя и осторожно переложили на стол. Женщины освободили тело от остатков одежды. Аник было кинулась помогать, но Ута не позволила ей.
— Они справятся, — сказала девочка, — не утомляй прежде времени руки. Проверь еще раз, все ли готово.
— Но это же мой отец! — воскликнула Аник, чувствуя, что горло сжимает комок, а из глаз вот-вот польются слезы.
— Не думай об этом! — крикнула Ута, — думай о том, что это кто-то чужой, незнакомый, просто раненый… Аник, кроме нас с тобой никто не сможет этого сделать. Надо собраться, слышишь?
— Да, — кивнула Аник. Если она не сможет успокоиться, отец умрет. Она успокоилась.
— И учти, — продолжала Ута, — я могу устать, очень много рваных ран, и тогда заканчивать придется тебе. Сможешь?
