Князь пришел поздно ночью. Отец Константин был уже обмыт и одет, и старухи, сделавшие это, ушли — у них нынче было много работы, в крепости случилось пять смертей за один только вечер. Возле тела сидели Аник и Ута. Аник читала Священное писание.
Князь постоял несколько минут молча, склонив седую голову. Он стоял, пошатываясь, и Аник забеспокоилась — что будет с крепостью, если и князь заболеет!
— Отец, тебе плохо? Ты болен?
Князь перевел взгляд странно блестевших глаз — будто он плакал — на дочь.
— Нет. Чего он хотел от меня?
— Не знаю, отец. Он сказал только, где хранил свои записки, и все…
— А, да.
Князь повернулся и вышел. Аник посмотрела ему вслед — ее отец шел, странно шатаясь, как пьяный. Да он просто устал, смертельно устал, поняла Аник, и у него нет сил идти. Сердце ее сжалось от жалости — и от страха тоже, но больше от жалости. Она вдруг осознала, что ее отец, хоть и князь — но совсем не всесилен, не больше, чем любой другой, не отмеченный печатью власти человек.
— Я теперь понимаю то, о чем вы все говорили, — произнесла она тихо. — О Божьей воле. Бывает, что ничего не можешь поделать, как бы не старался. Если Бог захочет, чтобы мы умерли, мы умрем. Но только, — Аник выпрямилась, — только пусть меня съедят каптары, если я не буду бороться против этой Божьей воли, пока дышу!
— Ты богохульствуешь! — впервые Аник видела подругу по-настоящему испуганной. — Тебя Бог за такие слова покарает!
— Пусть карает, — упрямо произнесла Аник. — Все равно, хуже, чем теперь, он не сделает.
— Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже, Аник, — сказала Ута.
3.
Утром Аник пошла поискать кого-нибудь, кто бы помог перенести тело. Все способные стоять на ногах мужчины и женщины были на стенах — каптары продолжали штурм еще неистовей, чем прежде. Аник нашла только Арвик, занимающуюся завтраком, если можно было так назвать маленькую горстку сушеных фруктов и тоненькие ломтики вяленого мяса: воинам полагалось четыре, всем прочим — по два. А вечером будет ужин: похлебка из разваренной кожи, приправленная несколькими веточками укропа.
Арвик сказала, что ей некогда — она должна еще разнести порции воинам, потому что ни один из них не в состоянии спуститься вниз ни на минуту, и что помочь ей некому — последний здоровый мальчишка заболел ночью, а все взрослые на стенах. Аник уже знала про мальчишку — утром к нему ходила Ута, вернулась злая и сказала:
— Он умрет, как и все остальные, потому что это не болезнь убивает, Аник — это голод убивает. Его можно было бы спасти, будь у нас курица или хотя бы молоко…
Но кур, и коз, и даже собак съели уже давно, и охотились за мышами и крысами. В крепости остался в живых только старый ободранный кот — каким-то чудом он ухитрялся избегать ловушек и силков, и иногда показывался на глаза людям, мелькнув серой тенью. Кое-кто говорил, что это вовсе не кот, а дух — злой или добрый, потому что, будь это просто кот, его давно бы поймали и съели.
— Давай, я помогу тебе разнести это, а ты поможешь нам, — сказала Аник, мотнув головой, чтобы отогнать непрошеные мысли.
— Не о мертвых надо думать, о живых, — проворчала Арвик, — и отец Константин так бы сказал!..
— Да, он так говорил, — согласилась Аник, — но когда мы это раздадим, тебе до вечера будет нечего делать, ведь правда?
В котле уже варилась старая кожаная попона, нарезанная на тоненькие полоски. Дров оставалось совсем мало, и Арвик поддерживала в очаге едва теплящийся огонь. У очага, низко наклоняясь к огню, тряся головой, сидела Хильда. «Она-то как выжила?» — с удивлением подумала Аник. Последние месяцы девочка редко вспоминала о старухе. — «Она-то ведь не может жевать мясо, и даже сушеные яблоки ей не по зубам — зубов у нее давно нет!»
Арвик проследила направление взгляда дочери князя и с ожесточением вздохнула.
— А потом я должна еще для нее мясо жевать, — зло сказала она. — Хорошая работа, правда? Сижу полдня, жую, потом даю ей — а она в минуту проглотит, и просит еще.
Аник с уважением посмотрела на дочь Джоджо, которую всегда считала не очень хорошим человеком — сварливая, дерзкая и ленивая, дочь Джоджо совсем не походила ни на отца, ни на мать, мудрую и бесстрашную Нину. Но жевать мясо, а потом его выплюнуть, чтобы его могла проглотить беззубая старуха — нет, Аник не чувствовала себя способной на такой подвиг.
— Ладно, — наконец, смилостивилась Арвик. — Пошли тогда. Вот, смотри — это, где больше мяса, для мужчин, а с другой стороны — для женщин, там, где по два кусочка.
Арвик ловко завязывала отмеренные порции в длинный кусок ткани, так, что каждая порция оказывалась в отдельном узелке. Посередине мужской и женский концы разделялись свободной полосой: — Это чтобы не перепутать, — объяснила Арвик. — Ты иди на западную стену, а я на южную и восточную.
Во дворе Аник увидела двоих мужчин, занимавшихся непонятной работой — большими железными ломами мужчины выковыривали плиты, покрывавшие землю.
— Вэ, Гив, что ты делаешь? — удивленно просила Аник.
— Князь велел, — отозвался Гив, не прерывая работу, — стрелы кончились, Кена не успел изготовить новые.
Гив вывернул огромную плиту.
— Ого! — воскликнул он довольно, — этого на десяток тварей хватит!
Вдвоем мужчины потащили плиту по лестнице. Аник побежала за ними:
— Гив, я еду принесла, поешь!
— Некогда, дочь князя! — засмеялся Гив, сверкнув белыми зубами, но от этого смеха Аник стало совсем не радостно, а, наоборот, как-то не по себе. — Отобьем их — тогда и пообедаем!
Мало кого удалось накормить Аник — только две женщины послушно проглотили принесенные ею фрукты и мясо. Камни снизу сегодня летели градом, Аник не успевала пригибаться.
— Совсем нынче сдурели, — сказала одна из женщин, поднимая один из только что упавших камней и швыряя в голову ближайшего к стене каптара. Каптар упал, но тут же поднялся, и с еще большим остервенением полез вверх, — что случилось с ними?
Аник вернулась в кухню и застала там Арвик, снимавшую с плеча свою тоже почти не полегчавшую ношу.
— Я не знаю, кто сегодня больше с ума сошел, мы или они, — сказала Арвик, — все от еды отказываются, будто не голодные.
Хильда заворчала что-то, зашевелилась, протягивая к Арвик скрюченные старостью пальцы. Аник прислушалась к бормотанию старухи. Хильда по-шавабски просила есть, Аник разобрала: — «Хлеб, хлеб, дай хлеба!»
Арвик прикрикнула сердито на старую женщину, и Хильда замолчала, уронив на колени руки.
— Ладно, пошли, — сказала Арвик, — помогу вам.
