Когда я начинаю припоминать утренние события, то вижу перед собой женские головы на копьях; длинные темные волосы мертвых женщин мокнут под дождем… Нас сопровождали высокородные всадники в кольчугах из золотых колец, и на их копьях как раз и красовались отрубленные головы. Но тем не менее – хотя нас было очень мало и мы были не слишком хорошо вооружены – я вскоре заметил, что они нас боятся.
Иппофода ехала впереди на белом жеребце из священного табуна. За ней – Эгесистрат, Элата, чернокожий и я; потом дети, причем Полос тоже верхом на белом жеребце. Затем шли белые кони без всадников, а замыкали шествие остальные амазонки, гоня священных лошадей впереди себя.
И все же отрубленные женские головы привели меня в ярость. Заметив, что фракийцы нас боятся, я обогнал царицу Иппофоду и остальных и спросил на языке эллинов у благородных фракийцев, у которых на копьях красовались столь ужасные символы, где они взяли эти головы. Фракийцы пытались изобразить, что не понимают меня, но я ясно видел, что они все отлично поняли, потому что оба покраснели от гнева.
– Мы считали вас настоящими воинами, но ошиблись, – сказал я. – Истинный воин никогда не станет хвастать тем, что убил женщину. Воины убивают мужчин, а женщин забирают в свои дома, чтоб грели хозяевам постель. Вы что, и детскими головами свои копья украшаете? А может, вам кажется, что особая воинская доблесть в том, чтобы насадить на наконечник копья грудного младенца?
Они промолчали и отвернулись – в разные стороны, явно не желая встречаться со мной взглядом.
– Когда мальчик идет на охоту, – продолжал я, – он убивает медвежонка, но всем говорит, что убил большого медведя, не зная еще, что придет и тот день, когда он действительно повстречает такого медведя. И тогда ему действительно понадобится короткое копье, чтобы…
Эгесистрат попросил меня замолчать.
– Я замолчу, – отвечал я ему, – если они отдадут мне головы этих женщин, чтобы мы могли достойно предать их огню.
Тогда один из фракийцев что-то сказал Эгесистрату на своем языке, и Эгесистрат перевел мне, что они согласны отдать эти головы, когда мы доберемся до храма Бога войны, и позволят нам предать их огню в священном очаге. Я промолчал, но дал коню шенкеля и на всякий случай выехал вперед, чтобы держать в поле зрения этих фракийцев с головами на копьях.
Сперва фракийцы вроде бы держали свое слово. Царь уже ждал нас в храме, одетый в золотую кольчугу и богатый плащ; за ним стоял старик с белой бородой, также в богатых одеждах, и множество высокородных фракийцев. Все они были верхом на великолепных конях. Когда царь увидел меня, лицо его покраснело от гнева, а когда он заметил мальчика верхом на священном жеребце, то разозлился еще больше; но тут один из фракийцев что-то сказал ему, и царь, а за ним и старец согласно закивали. Женские головы сняли с копий и передали амазонкам, держа за волосы. Амазонки бережно приняли их в руки. В священном очаге уже горел огонь. Царица Иппофода что-то сказала амазонкам и воздела руки, обращая свою молитву к Богу войны. После чего головы были поставлены прямо на горящие дрова и завалены сверху мелко нарубленным хворостом.
Когда пламя поглотило их, царь обратился к фракийцам, которые пришли в храм с ним вместе. Эгесистрат тихим голосом переводил его речь амазонкам, а Полос – чернокожему, Элате, Ио и мне (хотя он говорит на языке Эллады хуже, чем я).
– Слушайте меня! – сказал царь. – Вы все помните нашу клятву. Осмелится ли кто-либо утверждать, что она ничего не стоит?
У царя был сильный, глубокий голос, внимательные ясные глаза. Странно звучал неуклюжий перевод Полоса по сравнению со звенящей металлом царской речью.
– Мы поклялись, что они уйдут с миром. И никто не посмеет нанести им никакого оскорбления – хотя в честном бою мы бы рассеяли их, как мякину.
Однако никаких схваток с ними больше не будет!
И эти слова повторили за ним все фракийцы.
– Золото, что они заплатили нам за священных коней Гелиоса, пойдет в его храм. Тамирис проследит за этим. – Он бросил взгляд в сторону старца.
– И эти люди уйдут с миром!
И снова фракийцы эхом повторили его слова. После чего старец и несколько благородных фракийцев вывели из-за занавеса в задней части храма Эобаза-мидийца. Эгесистрат и чернокожий с облегчением вздохнули, а у Ио вырвалось:
– Ну наконец-то!
Мидиец был высок и силен, лицо его украшал шрам, выходивший из-под черной бороды; он был более темнокожий, чем Эгесистрат, но все же не такой, как наш чернокожий.
Тут царь вновь заговорил, но Полосу было не до перевода: он подбежал к Эобазу и стал рассматривать его меч и лук. Эгесистрат тоже ничего не перевел амазонкам, поскольку обнимал Эобаза, говоря с ним на языке мидийцев, как мне кажется, хотя несколько слов я все же разобрал и по этим словам, а также – по жестам Эгесистрата понял, что он попозже представит Эобазу всех нас, когда для этого будет время.
Эобаз взял возвращенное ему оружие, и мы вышли из согретого священным огнем помещения храма под моросивший снаружи ледяной дождь. Царица Иппофода указала на тех священных коней, которых хотела бы взять, выбрав того жеребца, на котором приехала, и еще трех других. Все это были великолепные животные. Амазонки тотчас же надели на них уздечки. Потом Иппофода отсчитала золотые монеты в руки старца – очень много монет, как мне показалось. Царь попробовал некоторые на зуб – высока ли проба золота.
Когда была отсчитана последняя монета, один из пелтастов принес старцу весы, чтобы взвесить золото. Я не понял, что именно он сказал, но было ясно, что он вполне удовлетворен результатом.
Настал самый острый момент, и все это понимали. Чернокожий прыгнул в седло. Эгесистрат тут же последовал его примеру, как всегда взгромоздившись на коня вместе с костылем. Но тут царь крикнул на языке эллинов и почти так, как мог бы самый настоящий эллин:
– Погодите! Мы обещали, что вы уедете с миром. Однако, если один из вас предпочтет честный бой, наша клятва нарушена не будет.
Тут я окончательно удостоверился, что эти фракийцы знают язык эллинов: все они тут же зашевелились в седлах, а многие приготовились пустить в ход оружие.
Эгесистрат громко возразил:
– Но мы вовсе не хотим ни с кем драться! Дайте же нам уехать с миром, как и обещали.
Тут старец обратился к царю по-фракийски. Мне показалось, что он тоже призывал к миру, но царь гневно покачал головой.
– Не твое дело! – сказал он Эгесистрату. – И других ваших это тоже не касается – кроме одного. – И хотя обращался он к Эгесистрату, но смотрел прямо на меня. – Остальные могут ехать с миром. Впрочем, и он тоже – если захочет. Мы обещали вам это. Но если он пожелает участвовать в поединке с оружием в руках – как один герой с другим героем! – ему стоит только это сказать.
