Столько усилий, чтобы согреть палатку, и теперь Эгвейн с головы до пят в гусиной коже!
Облаченная в белое женщина на коленях вползла в палатку и опустила полог. Взор у нее был потуплен, руки смиренно сложены — точно так же она вела бы себя, если бы Эгвейн не крикнула на нее, а ударила.
— Если вы соблаговолите, — негромко промолвила женщина в белом, — Хранительница Эмис послала меня, чтобы я отвела вас в палатку-парильню.
Жалея, что не может с ногами залезть в огонь, Эгвейн тихонько застонала. Испепели Свет Бэйр и ее упрямство! Если бы не эта беловолосая старуха Хранительница, они расположились бы в городских домах, а не жили в палатках на окраине города. И у меня бы была комната с подобающим камином. И дверь! Она готова была биться об заклад, что Ранду не приходится мириться с тем, что к нему когда угодно входят все, кому не лень. Ранд, этот проклятый Дракон ал Тор, щелкнет пальцами, и Девы носятся вокруг, точно прислужницы. Спорю, они отыскали для него настоящую кровать, и спит он не на тюфяке, брошенном на голую землю. Эгвейн была уверена, что Ранд каждый вечер принимает горячую ванну. Наверняка Девы ведрами таскают ему в апартаменты горячую воду. Готова спорить, они даже сыскали для него добрую медную ванну.
Эмис и даже Мелэйн поддались было на предложения Эгвейн, но Бэйр притопнула ногой, и они тут же с ней согласились, точно гай'шайн. Эгвейн предположила следующее: раз Ранд принес столь много перемен, Бэйр вознамерилась поддержать те старые обычаи, какие сумеет. Но девушке хотелось, чтобы Хранительница выбрала что-то иное и выказывала свою несговорчивость не в отношении прежних порядков.
Отказаться от приглашения и мысли не возникало. Эгвейн обещала Хранительницам забыть, что она Айз Седай, — обещание легко выполнимое, поскольку она и не была Айз Седай, — и делать в точности то, что ей скажут. С этим обстояло хуже: Эгвейн давно покинула Башню и опять привыкла быть хозяйкой самой себе. Но Эмис прямо заявила ей: хождение по снам опасно, даже когда узнаешь, что ты намерена делать, а коли ничего не понимаешь, то и подавно. Если Эгвейн не будет подчиняться в реальном мире, они не могут положиться на ее готовность подчиниться во сне и поэтому не возьмут на себя ответственность за нее. Потому-то Эгвейн и работала по хозяйству вместе с Авиендой; с подобающим лицом и со всем смирением, на какое была способна, принимала наказания; скажи Эмис, или Мелэйн, или Бэйр «лягушка», и она бы запрыгала. Если, конечно, можно так выразиться, поскольку никто из Хранительниц лягушку в глаза не видел. Нельзя сказать, чтобы они требовали от меня чего-то большего, чем принести им чаю. Нет, сегодня чай им подаст Авиенда.
Эгвейн подумала, не надеть ли чулки, потом просто сунула ноги в туфли. Крепкие туфли, подходящие для Пустыни; пожалуй, она немножко сожалела о мягких шелковых туфельках, какие носила в Тире.
— Как тебя зовут? — спросила Эгвейн, стараясь быть приветливой.
— Ковинде, — последовал покорный ответ.
Эгвейн вздохнула. Она все пыталась вести себя с гай'шайн дружелюбно, но взаимностью они не отвечали. Привыкнуть к слугам у Эгвейн не было возможности, хотя, разумеется, гай'шайн и не были слугами в точном смысле этого слова.
— Ты была Девой?
Догадку Эгвейн подтвердили яростно и быстро вспыхнувшие темно-голубые глаза, но Ковинде быстро опустила взор:
— Я — гай'шайн. Что было, то было до, а что будет, то будет после, а теперь есть только сейчас.
— Из какого ты септа и клана? — Обычно спрашивать не требовалось, даже у гай'шайн.
— Я служу Хранительнице Мудрости Мелэйн из септа Джирад, из Гошиен Айил.
Эгвейн нахмурилась и посмотрела на Ковинде, прервав размышления, какой из двух плащей выбрать — коричневый из плотной шерсти или стеганый из голубого шелка, который она купила у Кадира. Купец, чтобы освободить место под груз Морейн, распродал все товары из своих фургонов, причем за хорошую цену. Нахмурилась девушка неспроста — это был не общепринятый ответ. Эгвейн слышала, что у некоторых гай'шайн последствия такого откровения выражались в необычной форме: когда истекали положенные год и один день, они попросту отказывались снимать свое белое одеяние.
— Когда кончается твой срок? — спросила девушка.
Ковинде сгорбилась, почти сжавшись в комочек:
— Я гай'шайн.
— Но когда ты будешь вольна вернуться в свой септ, в свою крепость-холд?
— Я — гай'шайн, — прохрипела женщина, уткнувшись носом в ковры. — Если этот ответ вам неприятен, накажите меня, но ответить иначе я не могу.
— Не глупи, — резко сказала Эгвейн, — и выпрямись. Ты ведь не жаба.
Одетая в белое женщина не мешкая подчинилась и села на пятки, покорно ожидая новых приказаний. Будто и не было мимолетной вспышки гордости и бойцовского духа.
Эгвейн глубоко вздохнула. Эта женщина нашла свой способ приспособиться к тому откровению. Пусть выход и глупый, но никакие речи Эгвейн не изменят решения Ковинде. Так или иначе, сейчас Эгвейн надо идти в палатку-парильню, а вовсе не беседовать тут с Ковинде.
Девушка помедлила, вспомнив о холодном сквозняке. От ледяного порыва плавающие в мелкой чаше два больших белых цветка наполовину закрыли свои лепестки. Так цвело растение, называемое сегаде, — толстый, мясистый, лишенный листьев стебель, кожистый на ощупь, ощетинившийся колючками. Сегодня утром Эгвейн наткнулась на Авиенду, которая смотрела на эти цветки, лежащие у нее на ладонях. Айилка вздрогнула, заметив глядевшую на нее девушку, и сунула цветки в руки Эгвейн, сказав, что сорвала их для нее. Эгвейн решила, что в Авиенде еще осталось многое от Девы и она не хотела признаваться, что ей нравятся цветы. Правда, если подумать, ей встречались Девы, которые вплетали цветы в волосы или прикалывали их к одежде.
Ты просто ищешь отговорки, лишь бы подольше в тепле посидеть, Эгвейн ал'Вир. Хватит время тянуть, у тебя что, шерсть в голове вместо мозгов? Нельзя быть такой же дурой, как Ковинде.
— Веди, — сказала Эгвейн и еле успела накинуть на голое тело шерстяной плащ — гай'шайн уже откинула клапан палатки, открывая дорогу — ей и пронизывающей до костей ночи.
Над головой во тьме колюче сверкали острые звезды, ярко светила луна в третьей четверти. Лагерь Хранительниц Мудрости — две дюжины низеньких холмиков — отделяло от мощеной улицы Руидина не более сотни шагов по потрескавшейся глине и каменистым осыпям. Лунные тени превратили город в причудливые утесы и скальные уступы. Пологи всех палаток были опущены, в воздухе смешались запахи горящих очагов и готовящейся пищи.
