И Сюэтэ начала таять — снизу вверх. Воя от злости и отчаяния, она выдернула руки, хотела швырнуть в нас новую вспышку — поздно, руки растаяли. Королева яростно завопила, лицо ее почернело — более уродливой рожи я в жизни не видел! Вот исчезли ее бедра, потом живот. И тут, к несчастью, она опомнилась и что-то крикнула на древнем языке — что-то такое, из-за чего руки у нее появились снова. Пальцы Сюэтэ начертили в воздухе невидимый знак. Она произнесла еще одно двустишие — и вот уже стоит перед нами целехонькая, как ни в чем не бывало. Правда, восстановление произошло гораздо быстрее, чем исчезновение. Еще тогда, когда нижняя половина ее тела только начала возвращаться, королева начала проговаривать новый стих, при этом непрерывно вращая руками... и вот с рук ее спрыгнул шестифутовый дракон и с диким ревом бросился на нас.
Жильбер издал радостный клич и забежал вперед, прикрыв нас собой. Вот он сделал выпад и отскочил. Из груди дракона хлынула кровь. Он взвыл от испуга, попробовал изогнуться и напасть на сквайра сбоку, но тот отпрыгнул и, размахнувшись, снес мечом перепончатое крыло чудища. Дракон закричал, забился, свился в кольца и опять кинулся на Жильбера. Стальные когти впились в кольчугу сквайра. Юноша стиснул зубы, занес меч и нанес удар такой сокрушительной силищи, что башка дракона в один миг слетела с мускулистой шеи.
Мы дружно крикнули: «Ура!»
А Сюэтэ снова что-то запела, злобно размахивая руками, — все громче и громче...
В горле у меня пересохло. Я сглотнул слюну.
— Похоже, она собралась прочесть что-то длинное.
— Разве ты не можешь одолеть ее? — умоляюще проговорила Анжелика.
— Фриссон! — прошипел я. — Еще стишки есть?
Поэт, выпучив глаза, покачал головой.
— Стихов нет, есть только... вот я вспомнил одну старинную песенку, господин Савл, — но это глупая песенка, детская.
— Давай! Все, что угодно, только поскорее! — Я зажмурил глаза.
— Как пожелаешь, — пожал плечами Фриссон и запел:
Я на рынке утром рано
Прикупил себе барана.
Продавца спросить забыл —
Чем верзилу он кормил.
Как заблеял тот баран —
Грянул гром, задул буран!
Как по улице помчался —
Топот, грохот, пыль столбом,
Вся округа закачалась,
Заходила ходуном!
Воздух сотрясся от низкого, глухого, рокочущего звука, земля у нас под ногами задрожала. Сюэтэ завизжала от страха и злости. Я чуть-чуть приоткрыл правый глаз.
Примерно в сотне ярдов от нас солнце заслонила гора спутанной шерсти. А покоилась та гора на ножищах, которые толщиной посрамили бы секвойи... Я запрокинул голову: в вышине, футах в ста пятидесяти над землей, плыла огромная голова с могучими завитыми рогами величиной с рекламный щит на скоростном шоссе. Ну и естественно, вокруг рогов парили орлы.
— У них небось пора гнездования, — пошутил я. А Сюэтэ уже не визжала, а бессильно повизгивала.
— Это что же за колдовство — я про такое и не слыхивала!!!
— Этномузыковедение! — крикнул я ей в ответ. Но королева не отрывала глаз от барана, и правильно, между прочим, делала: животное шагало прямо к нам, а с его-то размерами дошагать до нас — пара пустяков.
— Эй ты, адское создание! — крикнула Сюэтэ. — За что ты хочешь растоптать эту бедную-несчастную землю?
— Ни слова про Ад! — жутким басом проблеял в ответ баран-великан, и мне показалось, что земная кора затрещала. — Я — плоть от плоти земли, я дитя магмы! А ты кто? Кто осмелился потревожить мой сон? — Баран подходил все ближе и ближе, и от каждого удара его копыт земля сотрясалась и подбрасывала нас. — Ибо тот, кто разбудил барана, должен умереть!
Фриссон побелел, как плат. До меня дошло: пробудилась стихия!
— О, это он! — завизжала Сюэтэ, тыкая пальцем во Фриссона. — Растопчи его, пусть от него мокрое место останется! Это он, он тебя разбудил!
— Это он? — Баран чуть-чуть развернулся и устремил взор на беднягу поэта. — Я по глазам вижу, теперь-то ты понял, что натворил!
«Как же, видишь ты!» — подумал я. На самом деле баран видел только макушку Фриссона. Но к черту риск. Сработать в качестве прикрытия я не мог, а ведь это по моей просьбе Фриссон спел песенку. Я шагнул вперед, стараясь не замечать тоскливой пустоты в животе и дрожи в коленях.
— Я попросил его об этом, значит, и разбудил тебя я. — И тут я ощутил порыв актерского вдохновения: — Берегись, гора баранины! Я могу извести тебя лишь одним куплетом песни!
Ну разве не здорово прозвучало, а?
— Ты угрожаешь мне? — с недоверчивым раздражением осведомился баран. А я как крикну ему в ответ:
— Да, угрожаю! Поэтому берегись и делай то, что я велю. Убей эту глупую ведьму!
— Эй, да как ты смеешь! — взвизгнула Сюэтэ. — Не слушай его, о могучий баран, иди и убей его! Ибо знай, я тоже могу погубить тебя. — Ее руки принялись плести невидимую сеть, и она запела:
Земля, гори и пасть открой,
Поплюйся лавой и золой!
Я не стал больше слушать и ждать. Кто бы ни была эта ведьма — королева или кто еще, — раз она такая непроходимая дура, что собиралась соорудить огнедышащий вулкан прямо под ногами барана, не соображая, что мы все погибнем, надо действовать. Я обхватил за плечи Жильбера и Фриссона, швырнул их на землю и крикнул Унылику:
— Ложись! А когда бабахнет, беги куда глаза глядят, спасайся!
Счастье, что у Анжелики не было тела. В земле образовалась небольшая воронка. Оттуда вылетела струйка пепла. Баран спокойно наступил на воронку. Земля чуть-чуть затряслась, баран опустил другую ногу — земля успокоилась.
Сюэтэ остолбенела... Затем проскрипела что-то, бешено размахивая руками. Завертелся небольшой смерч, подхватил пыль и пепел... Внезапно все улеглось, утихло, а королевы и след простыл.
— Можно встать? — прошепелявил Фриссон, пытаясь выплюнуть изо рта травинки.
— А? Да, конечно! — Я медленно поднялась, не сводя глаз с того места, где только что стояла Сюэтэ.
— О, да она пропала! — восхитился вставший на ноги Жильбер.
— Зато я остался! — громовым басом напомнил о себе баран и затопал в нашу сторону. — Я не усну до тех пор, пока не схороню того, кто пробудил меня!
— Минуточку, минуточку! — рявкнул я. — Ты не забыл про заклинание?
— А я вот не боюсь! — заявил баран. Он был всего-то в пятидесяти ярдах от нас и очень быстро приближался. — Я тебя растопчу еще до того, как твои губешки хоть словечко скажут!
— Зря. — Я пожал плечами, но при этом благоразумно отступил. — Я знаю стишок как раз для такого случая.
Между тем я самым наглым образом блефовал.
