— Что находится за той рощицей? Вон за той, к юго-западу? — спросил у одного из них Маниакис.
— Часовня, посвященная Фосу, — ответил тот, не подозревая, что разговаривает со своим господином. — Она построена давным-давно, но используется крайне редко: большинство последних императоров предпочитали богослужения в Высоком храме.
— Я могу их понять, — заметил Маниакис. Зато ему трудно было бы понять того, кто, имея выбор, пошел бы молиться не в Высокий храм, а куда-нибудь еще.
Он задержался у Судебной палаты, затягивая разговор с чиновником, чтобы побольше узнать о других зданиях дворцового квартала, но больше для того, чтобы дать Камеасу время убрать семью Генесия из резиденции Автократора. Ему хотелось избежать ненужных официальных представлений. Когда с западной стороны квартала донеслись крики и вопли, Маниакис испугался, что жена Генесия с детьми подняли страшный шум, а значит, ему придется заметить их существование.
Но нет, там раздавались низкие мужские голоса — возбужденные, счастливые. Вскоре он услышал победный клич, перекрывший остальные:
— Мы схватили его!
Маниакис ударил пятками по бокам мерина. Конь возмущенно фыркнул, обидевшись на такое обращение, — с какой стати этот беспокойный седок принуждает его двигаться быстрее! Но Маниакис ударил еще раз, и мерин неохотно перешел на вялую рысь.
— Схватили кого? — кричал он своим людям, бежавшим ему навстречу. — Неужели Генесий все-таки попался?
Кто-то из моряков ответил:
— Да, величайший, клянусь Фосом, да!
Сердце Маниакиса подпрыгнуло от радости: Генесию не удалось скрыться, чтобы потом развязать новый круг гражданской войны. Тем временем ручейки приветственных возгласов в его честь слились в могучий поток:
— Слава тебе, Маниакис Автократор, победитель!
Веселясь и дурачась, моряки, приближавшиеся со стороны порта, двигались к дворцовому кварталу. Императорская резиденция лежала на их пути. Маниакис надеялся, что Камеас успел удалить оттуда жену и детей Генесия; ему очень не хотелось, чтобы они увидели предстоящее зрелище. И все же, успели они отбыть в монастырь или нет, он отдал неизбежный приказ:
— Немедленно приведите Генесия ко мне!
Моряки гурьбой повалили обратно в порт, громко выкрикивая на бегу слова его приказа. Он тронул мерина с места и последовал за ними. Пару минут спустя моряки показались снова; они толкали перед собой человека со связанными за спиной руками.
Маниакис сразу узнал Генесия. Чеканщик имперского монетного двора очень точно передал портретное сходство: широкий лоб, узкий подбородок, тощая козлиная бородка, длинный прямой нос… Но сейчас на нем не было короны и богатых одежд, положенных Автократору видессийцев. Генесий шел с непокрытой головой, и Маниакис с неожиданным злорадством отметил, что тот начал лысеть. На бывшем императоре болталась просторная льняная туника, доходившая до колен, — обычное одеяние рыбака, собравшегося проверить свои сети.
С туники капала кровь. Скорее всего, Генесий отчаянно сопротивлялся, прежде чем его удалось скрутить. На его левой руке была глубокая рана, а на лбу — сильный порез. Кровавые следы отмечали путь, по которому его вели из порта. «Впрочем, Генесий оставлял за собой кровавые следы по всей империи, с тех самых пор как множеством убийств проложил себе путь к алым сапогам», — подумал Маниакис.
Генесий прямо смотрел в глаза Маниакису. На его лице отражалась испытываемая им боль, но не страх. Маниакис вспомнил, что когда-то тот был неплохим полководцем.
— Я в твоей власти, — сказал он глубоким низким голосом, в котором слышался акцент крестьянина, уроженца западных провинций. Он не стал спрашивать, как с ним поступит победитель: ему все было ясно.
— Да, ты в моей власти, — подтвердил Маниакис. — Но как ты мог довести империю до такого состояния?! — вдруг вырвалось у него против его воли, словно болезненный вскрик раненого.
Глаза Генесия вспыхнули; в них читался угрюмый вызов.
— Теперь ты на вершине власти и считаешь себя чуть ли не богом. Но сумеешь ли ты улучшить положение дел?
— Клянусь Фосом, я надеюсь на это! — воскликнул Маниакис.
Он огляделся. Его люди сбились в кучу и толкали друг друга, стараясь подойти поближе, чтобы разглядеть бывшего Автократора. Он поднял меч, с которым не расставался с тех пор, как ступил на землю Видессии. Настал момент использовать эту сталь, подумал он, сглотнув слюну. Маниакис участвовал в самых кровавых сражениях, но еще никогда ему не приходилось исполнять обязанности палача.
— На колени! — приказал он Генесию. Тот и не подумал выполнить приказ. Тогда Маниакис обратился к людям, притащившим поверженного Автократора в дворцовый квартал:
— Поставьте его на колени!
Они сделали это. Генесий осыпал проклятиями их, Маниакиса, Видессию, все сразу. Грязные, отвратительные ругательства лились таким бурным потоком, что большинство моряков спешно осенили себя знаком солнца, дабы оградиться от сил зла. Маниакис крепче сжал меч обеими руками, высоко поднял его, а затем обрушил вниз со всей силой, на какую был способен.
Сверкнувшее лезвие опустилось на шею Генесия с тем же звуком, какой издает вонзающийся в бычью тушу топор мясника. Ш-ш-чух-х! Проклятия прервались на полуслове. Хлынула кровь — невероятно красная в ярких лучах солнца. Тело Генесия конвульсивно задергалось, опорожнились его кишечник и мочевой пузырь. Маниакис еще раз взмахнул мечом, чтобы окончательно отделить голову от туловища.
— Пронесите ее по всему городу, — сказал он своим кричавшим в полном восторге сторонникам. — Пусть все убедятся, что Генесий мертв. А потом найдите для нее на Столпе местечко получше. — Крики стали громче и яростней. Маниакис поднял руку, призывая к вниманию:
— Но это последняя казнь. Мы положили конец чужому насилию совсем не для того, чтобы тут же начать свое.
— А что делать с телом, величайший? — спросил кто-то. Тело все еще подергивалось, но гораздо слабее, чем вначале.
— Сожгите, — ответил Маниакис, вызвав новый взрыв одобрительных возгласов, что вовсе не входило в его намерения; ему просто хотелось как можно скорее избавиться от этого куска вонючей падали. Но как получилось, так получилось. Брать свои слова назад он не собирался.
Убрав меч в ножны, он тронул мерина и двинулся к императорской резиденции. Ее, как и часовню, скрывали деревья — вишни. Наверно, они неописуемо прекрасны весной, во время цветения, но в остальные времена года это были деревья как деревья. Сама по себе резиденция, в отличие от большинства зданий дворцового квартала, выглядела местом, где человек может просто жить, а не выставлять себя напоказ.
