— Что, мессиры, не хоромы? — язвительно и, как померещилось Кириллу, почти весело спросила старуха. — Удачно вы попали, господа хорошие. Невестка помирает, да жива ещё — а внук пока пищит, в одной избе с покойником ночевать не придётся, коль оба до утра дотянут.
Сэдрик за спиной шмыгнул носом. Кирилл ощутил, как больно упало сердце.
— Что с ней? — спросил он сорвавшимся голосом. — С невесткой — что? И где она?
Ни кровати, ни чего-то, похожего на кровать, не было видно — да и не поместилось бы в тесноте крохотного жилища.
— На печи, — хмуро отозвалась старуха, больше не пытаясь язвить. — Горячка у ней.
Кирилл поднял глаза, но увидел на печи лишь глухую темноту. Младенец всхлипнул в колыбели.
— А почему малыш может до утра не дотянуть? — спросил он и тут же понял, почему. — Голодный?
— Где ему молока взять? — старуха покосилась недобро. — Хлеба нет. И дурёха эта, Ренна, помирает — так куда ему без матери? Всё равно не жилец. А я ей, дуре, говорила: травка такая есть… нет, родила, упрямая кобыла… ну, греха на нём нет, на ангельской душе…
Кирилл слушал и не слышал ворчание старухи — думал.
И думая, сбросил рюкзак с плеча, вытащил на стол банку тушёнки, банку сгущённого молока и несколько пакетиков супового концентрата. Просто — вот, как в поход, прихватил с собой, на автопилоте, на автомате — и что ж теперь, прикидывать, можно ли давать таким младенцам, как тот, хнычущий, сгущённое молоко?! С молоком он, вероятно, выживет — а без него умрёт наверняка.
Кирилл достал и аптечку — и вдруг понял, что в избе очень тихо, даже младенец угомонился, а хозяева дома пристально смотрят на его руки.
— У вас есть дрова? — спросил Кирилл в этой тишине и подошёл к колыбели. Младенец, полупрозрачный и глазастый, как котёнок, завёрнутый в застиранную ветошку, печально посмотрел на него и снова захныкал. Слушать его хныканье было нестерпимо.
— Дрова? — поражённо переспросила старуха.
— Да, воду вскипятить, — кивнул Кирилл.
— Это молоко ведь? — подал голос Сэдрик. — Молоко, только очень сладкое и очень густое, да? Которое ты клал… в сбитень тот, чёрный?
— Как жаль, что я потерял твой рюкзак, — сказал Кирилл, выщёлкивая лезвие для открывания консервных банок. — Мне как-то не пришло в голову, что нам может понадобиться много еды. Я взял чуть-чуть, на всякий случай. Дурак я. А это молоко.
— Милостивец… — пробормотала старуха и принялась с судорожной быстротой засовывать в печь узкие чурки. — Только не жилец он, так и так помрёт, но всё равно, спаси тебя Господь… Мона, налей воды в крынку!
Мона, закопчённое существо дошкольного возраста, босое, замотанное в серое тряпьё — одни глаза и тоненькие птичьи лапки — зачерпнула в кадке и с натугой подняла ковш с водой. Кирилл ковш перехватил — и Мона, страшно смутившись, отступила в тень.
Старуха постучала огнивом — и в печи вспыхнуло пламя. А на печи, из темноты, тихо и глухо простонали. Кирилл открывал вторую банку, с ужасом думая об умирающей женщине.
Аспирин, ампициллин, баралгин, йод, перекись водорода, активированный уголь, бинт, пластырь… Идиот, законченный идиот. Было же время увлечься медициной, читать, слушать, искать информацию! На что ты потратил это время, идиот…
— Руки целителя, — тихо сказал Сэдрик из-за плеча, но Кирилл мотнул головой.
Всё это были суеверия и пустяки. Это было — не облегчать бабушке ломоту в спине и не тереть маме виски, когда у неё болит голова. Это был смертельный мрак, горячка в чужом мире, где неизвестно, как человек отреагирует даже на обыкновенную таблетку аспирина.
— Это что ж, мясо? — потрясённо спросила старуха.
— И сушёные овощи, можно суп сварить, — кивнул Кирилл на пакетики, думая об умирающей.
— Руки целителя, ты что, оглох? — повторил Сэдрик и ткнул Кирилла между лопаток. — Сделай, чего ждёшь? Пока помрёт?
Кирилл взглянул на него беспомощно и принялся расшнуровывать ботинки. Скинул их с ног и встал на скамью, мучительно ощущая на себе безмолвные взгляды старухи и детей.
Женщина лежала на тюфяке, плоском и жёстком, как кусок асфальта. Кирилл с ужасающей чёткостью увидел в сумраке её восковое лицо, покрытое испариной, заострившийся нос, запавшие глаза, сухие губы, услышал тихое хриплое дыхание — пневмония? Какой-то местный вирус гриппа, вроде земной "испанки"? Вирус, помноженный на голод? На горе?
Руки целителя… Кирилл потёр ладони друг о друга, чтобы немного их согреть, и положил на горячий влажный лоб женщины — не знал, что ещё сделать, изо всех сил желал, чтобы сработал этот королевский дар, в который он и сам не особенно верил.
И время остановилось.
Откуда-то снизу и немыслимо издалека донёсся голос Сэдрика:
— Молоко слишком густое…
— Разведи тёплой водой, — автоматически ответил Кирилл. Он ощущал себя чем-то, вроде аппарата для физиотерапии, по которому в страдающее человеческое тело идёт целебное излучение — откуда-то из розетки, с электростанции, извне, через, насквозь. Я — принимающая антенна — я, король, и моя Святая Земля — мы одно — я и моя подданная, я и моя ответственность, моя нужда и мой долг — небеса и ад, я кругом обязан — а вы, Высшие Силы, если меня слышите, просто должны мне помочь, я всего лишь человек, даже не врач, откуда мне взять то, что может вытащить её из смерти — если уж я не могу сражаться с адом, то дайте мне хоть лечить — похоже, вам самим всё безразлично…
— Кто ты? — сипло спросила женщина.
Кирилл открыл глаза. Он чувствовал себя так, будто с утра толкал в гору гружёный вагон.
В избе пахло печным дымом, теплом, тушёночным супом с приправой из пакетика и прочими привычными мирными вещами. Женщина смотрела на Кирилла громадными тёмными влажными глазами, безмерно устало. Кирилл погладил её по волосам.
— Я-то… да так, попросился переночевать, ваша свекровь пустила. Вам получше?
— Я задремала, кажется, — прохрипела женщина. — Сынок…
— Мы с братом дали ему молока, — сказал Кирилл, оттаивая душой. Уже не было настолько страшно. — Сэдрик, как младенец?
— Пьёт молоко, — сказал Сэдрик деловито. — С ложки. Довольно много выпил.
— Сэдрик, мне нужна ещё тёплая вода, — сказал Кирилл. — В чашке или в чём-то таком… и найди в торбочке с крестом цилиндрическую бутылочку, зелёную.
— Что это? — спросила женщина, порываясь встать.
Кирилл остановил её, надавив ладонью на плечо.
— Нет, вы лежите… Это лекарство, сейчас вы съедите чуть-чуть супа и выпьете то, что я вам смешаю. Горячка пройдёт.
— Ты лекарь? — благоговейно спросила старуха, помешивая в закоптелом глиняном горшке большой деревянной ложкой. — Хороший лекарь, Господь тебе помогает.
