Я спросил:
— Так наркотики вам нужны, чтобы не бояться?
— Нет, — твердо ответила Дина. — Они нужны для практики. Ты не поймешь, у тебя нет посвящения.
— Где уж мне, — откликнулся я.
— Не сердись, — попросила она.
— Глупости какие, — сказал я. — Ничего я не сержусь.
— Нет, ты сердишься.
— Это я просто пьяный…
Она посмотрела мне в глаза:
— Пойдем уже покушаем, а? Что-то на хавчик пробивает, сил нет.
И мы пошли на кухню — цепляясь друг за друга, посмеиваясь и оступаясь на каждом шагу. Дина умела готовить. В любом состоянии. Не знаю, что она сделала сначала, накурилась или приготовила обед, но получилось у нее что-то диковинное. Орудуя половником, Дина произнесла французское словосочетание, которого я не запомнил. Потом мы стали есть.
Было вкусно.
Очень вкусно.
Затем третий пивной камикадзе отправился в бой, и я спросил:
— Простецы, значит, для вас — второй сорт? Жить кошкой хорошо, жить хинко плохо, а жить простецом, наверное, это полный отстой?
Она снова пожала плечами.
— Простецы… простецы — они как сырье. Понимаешь? Они умрут… рано или поздно… и тоже, может быть, станут зверями. Только вряд ли, потому что для этого надо себя осознавать кем-то большим, чем просто человек.
— И курить шмаль, — в тон ей сказал я.
— Далась тебе эта шмаль.
— Мне-то как раз не далась…
— Сиди уж. Вот кто обещал — 'банку в день', 'банку в день'? Опять завтра Сашка тебе выволочку устроит.
— Не устроит. Я в кабинете спрячусь.
— Тебя запах выдаст. За километр.
— Ха! Запах? От трех-то баночек?
— Надеюсь, — произнесла Дина серьезно, — их действительно будет три.
— Фи, — сказал я.
— Не фикай, — сказала Дина.
— Ты мне нотации-то не читай, — сказал я. — Может, этого хочет мой Тотем. Нажраться в хлам. Сама же сказала: не сдерживай желаний…
Я допил банку и швырнул ее в мусорное ведро. Не попал.
— Балда ты, — сказала Дина. — Сам ведь знаешь, это все иносказательно говорится.
Я грузно поднялся и вытянул из холодильника четвертую банку.
Банзай.
— Слушай, — я сделал глоток, — а почему мы не задаемся вопросом: как бы на нашем месте поступил человек? Просто хороший, нормальный человек. Как раз, если тебе надо что-то сделать, а ты не знаешь, что именно. И тогда обращаешься не к Тотему Кошки, а к Тотему… Тотему Человека. Представь, что есть такой — Тотем Человека. А?
Дина подумала.
— Да нет, это невозможно, — сказала она медленно. — Вот кошка. Кошка всегда знает, что для нее хорошо, а что — плохо. Ты видел когда-нибудь, чтобы кошка сомневалась?
— Только что, — сказал я и глупо захихикал. Дина отмахнулась:
— Не смешно… Тимка, Тотем — это просто эталон. То, как мы должны поступать. То, как мы должны думать. Слушай голос Тотема — и все будет нормально. А… человек, — она помедлила перед этим словом, наверняка хотела сказать 'простец', - человек сам не знает, что хорошо, а что плохо. Как он может быть Тотемом — если ни в чем не уверен?
Я фыркнул поверх банки, обрызгав стол пеной.
— Да не смеши. Кто угодно знает, что хорошо, а что плохо.
— Для дикаря из племени мумба-юмба добро — это убить всех своих врагов, — сказала Дина. Кажется, она полностью пришла в себя. — А зло для него — это оставить хоть одного врага в живых.
— Мы-то не из племени мумба-юмба, — возразил я. — И потом, все это детский лепет. Аргументы прошлого столетия. Сейчас, я уверен, любой дикарь знает, что убивать, насиловать и грабить — плохо, бяки. А хорошо — делиться и помогать. Скажешь, нет?
— Не уверена.
— Знает, — убежденно сказал я. — На уровне интуиции он прекрасно понимает, что бить людей дубинкой по макушке некрасиво. Он же не станет бить по макушке своих детей? Не станет. Значит, понимает, что такое добро и зло? Значит, понимает, и никакая религия ему для этого не нужна. Вот как раз убивать всех врагов — это ему велит его первобытная религия. А внутри он все равно чувствует, где хорошо, а где плохо…
'Да ты пьян, братец', - бесстрастно отметил голос в голове.
Дина хмыкнула:
— Добавки тебе положить?
— Давай! — я махнул рукой. — Будем пировать и веселиться. Черт побери. 'Чарльз Дарвин целый век трудился, чтоб доказать происхожденье… Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья…'
— Не надо петь эту чушь, — резко сказала Дина.
— Прости, котенок, — согласился я. Четвертая банка, судя по весу, наполовину опустела.
Какое-то время мы молча жевали.
Голос в голове молчал. В знак протеста, видимо. Ну, обещал, да. Ну, напился разочек. Тварь я дрожащая или не тварь? А, пропади все пропадом.
— Все-таки ваш Поток — просто наркоманская секта, — сказал я неожиданно для себя. И так же неожиданно обнаружил страшное облегчение. Словно всегда хотел произнести эти слова, но не решался.
— Сек-та, — раздельно повторил я. С огромным удовольствием.
Дина встала. Она держала в руках пустую тарелку, и тарелка заметно подрагивала.
— Не смей, — сказала Дина тихо.
— Чего это 'не смей', - сказал я. — Ты мне лучше скажи, чем так хорош этот самый Поток. Тем, что можно обдолбаться во славу Тотема и ни о чем не думать?
В течение нескольких бесконечных секунд я ждал, что она швырнет тарелку об пол. Ну, давай, думал я. Растаманка несчастная. Давай-давай. Крыть нечем — давай скандалить. Фанатичка. Я жду. Достойный будет ответ, нечего сказать.
Но она отвернулась, и отошла к мойке, и сложила в нее тарелку, беззвучно, словно та была из поролона. Открыв воду, Дина вернулась к столу и забрала тарелку у меня. Потом она снова подошла к мойке, сунула тарелку под воду.
Взвизгнула.
Понеслось: опрокинутый стул, удар по крану, стонущая Дина, схватившаяся за руку, моя брань, холодная вода — совершенно бесполезная — мазь, где эта мазь, да не эта, а та закончилась, ты что, специально, дурак, что ли, специально, как больно, больно-то как, сам попробуй, специально, я не знаю, сейчас, сейчас, может, к врачу надо, сам иди к врачу, если надо, мазь куда положила, оставь меня, сама сдохну, крахмал надо, крахмалом ожоги сыплют, иди к чертовой матери со своим крахмалом, я же как лучше хочу, да, ты всегда как лучше хочешь, сейчас тоже как лучше хотел, знаешь ведь, как ты можешь, что бывает, это из-за тебя я обварилась, дурак, дурак, господи, как больно-то, мама, мамочка, Дина, прости, не трогай меня, прости, прости, не трогай, иди сюда, иди ко мне, прости, за что ты меня так, я не хотел, правда, прости, больно — черт, черт, черт…
Кто-то говорил мне, что после ссоры хорошо заняться любовью. Ерунда. После ссоры хорошо бы потерять память.
