— Но если на том берегу у паромщика осталась родня, то королю не видать мирного плавания, — ровным голосом заметил Онкер, не поведя и бровью.
Разговор в таком духе велся уже часа два. Гвендолен не просто успела соскучиться — она постепенно впала в глубокую несвойственную ей тоску. Как она могла подумать, что сможет о чем-то узнать или что-то предпринять в Чертоге Провидения, где никто никогда не скажет ни одного неверного слова. Фигуры генералов в креслах не просто сохраняли одинаковую позу и выражение лица, казалось, что их губы шевелятся одновременно, повторяя слова Онкера. Тоска грызла Гвендолен еще сильнее, чем тупая боль в плече, так что она физически ощущала абсолютную безысходность. Все воображаемые ею во время полета картины вернулись снова, но если тогда они помогали ей пробиваться сквозь ветер, то теперь окончательно добивали, показывая, как издевается над ней судьба. Если бы у нее не оставался в запасе еще один день до вечера, она вытащила бы короткий меч, подаренный Данстейном, и, не раздумывая, бросилась бы на него.
— Однако королю следует помнить о том, что мы и так предлагаем крайне выгодные условия. В его стране нередко находят убежище те, кто бежит от справедливого гнева Провидения, — похоже, за то время, что Гвендолен ушла в себя, погрузившись в отчаяние, переговоры перестали топтаться на месте.
— Я ни от кого не закрываю границ Вандера, — по-прежнему заносчиво произнес Данстейн. — Если это смелые воины, им всегда найдется место в чьей-нибудь дружине.
— Все-таки, если мы действительно доверяем друг другу как истинные союзники и равноправные партнеры в концессии, Провидение настаивает на выдаче некоторых…
— Вы что, хотите, чтобы конунг Вандера ловил ваших разбойников? Если вы их один раз упустили, пеняйте на себя! Вы и так поставили достаточно условий!
— Почтенный собрат Онкер не совсем точно выразил нашу общую мысль, — неожиданно в разговор вступил сидящий крайним слева. — Разумеется, мы ни к чему не принуждаем своих союзников. Просто если эти люди вдруг случайно попадут вам в руки, мы уверены, что вы окажете нам любезность…
— Не надо считать, что если твоя задача решена, то достигнуты все цели Провидения, — Онкер подался вперед, равнодушие исчезло с его лица, и в тот же момент рассыпалось впечатление единства одинаковых фигур в креслах. Стало видно, что они все разного возраста, с разным разрезом и цветом глаз и разной крови. — Нас шестеро! Как глава Оберегающей ветви, я должен очищать Круахан от его врагов, что умышляют против Провидения и короны.
— Ну, раз они сбежали в Вандер, значит, очищение уже произошло, — вполголоса пробормотал второй говоривший. У него были темно-серые, казавшиеся почти черными, глаза и смуглое лицо с резкими чертами, и даже капюшон не мог скрыть больших залысин на высоком лбу.
— Вы всегда были беспощадно остроумны, даже к своим собратьям. И блистательно удачливы во всех своих планах, — заговорил третий. — Но это не дает вам права, Фредерик, принижать труды других собратьев.
Вначале Гвендолен показалось, будто ей померещилось то, что она больше всего хотела услышать. Потом лицу стало горячо, так сильно застучала кровь в висках. Моментально выпустив нить разговора, она громко зашептала стоящему рядом Снэколлю:
— Как зовут того смуглого, повтори еще раз.
— Это Фредерик Гнелль, глава Изучающей ветви, — отозвался тот без особой приязни. — Тебе-то это зачем?
Долгое время Гвендолен пожирала глазами лицо Гнелля, пытаясь ответить на вопрос, не напрасно ли Баллантайн к нему единственному обратился за помощью. Пока что она убедилась только в том, что из всех шестерых он очевидно самый незаурядный, но прочитать что-либо еще на отрешенном лице воина Провидения высшего ранга было невозможно. Очень худой — или убежденный аскет, или чем-то болен. Если у каждого генерала Провидения по два-три закрытых колодца в душе, то у него их может оказаться целая дюжина. Судя по пытливому блеску в глазах, самый умный или по крайней мере самый любознательный из присутствующих. Но больше ничего Гвендолен не могла сказать. Впрочем, нелепо думать, что человек из службы Провидения улыбнется обезоруживающей улыбкой, сразу располагая к себе.
Она глубоко вдохнула, собираясь с мыслями и готовясь, чтобы ее голос прозвучал достаточно громко. В конце концов, попробовать можно — риск пока еще не очень большой.
— Позволь мне сказать, мой конунг.
В конунгов дом дорога
Дальней была у скальда.
Славить подвиги смелых
Складным словом я рада.
Но не только, чтоб тешить
Теми песнями племя
С севера, я явилась —
Есть и другие вести.
— Король Данстейн разрешает своим слугам говорить когда вздумается?
— Это мой скальд, — грубо сказал Данстейн, в конце слегка запнувшись, поскольку сообразил, что даже не может назвать ее имени.
— Я Гвендолен из Тарра, — произнесла она так, что название города прозвучало гораздо более важным, чем имя. — Один раз к тебе уже обращались с просьбой. Ты отказал. Теперь тебя просят во второй раз. Так бывает, что люди вновь обращаются к тому, кто их уже отверг. Ты опять собираешься отказать?
— Я подумаю до завтра, — холодно вымолвил Данстейн, не задумываясь принявший эти слова на свой счет.
Но Гвендолен, не отрываясь, в упор смотрела на Фредерика Гнелля.
Чуть опустив взгляд, он внимательно изучал свои тонкие руки, на каждой из которых было по нескольку серебряных колец. Потом неожиданно взялся кончиками пальцев за края капюшона и, откинув его с коротко остриженного черепа, в свою очередь искоса посмотрел на Гвендолен, наклонив голову набок.
Наверно, ей это показалось. С чего бы иначе всесильному генералу Провидения подмигивать рыжеволосой девушке, чьи крылья делали ее присутствие в Чертоге Провидения менее желанным, чем кого бы то ни было?
Вечер третьего дня Гвендолен встретила у камина в гостевом дворце Данстейна. Свита разбрелась, остались только самые приближенные — неизменный Снэколль, двое молчаливых близнецов с гладкими темными волосами и, как ни странно, Улли, который нимало не обиделся на неожиданное возвышение нового скальда и даже как будто вздохнул с облегчением. Сложенные крест-накрест дрова радостно трещали, будто им было приятно гореть, распространяя по всей комнате чуть пахнущее хвоей тепло. В Тарре, наверно, уже из травы высунулись первые цветы, а в Круахане после прихода темноты было по-зимнему холодно. Снэколль то и дело протягивал руки к огню. Его круглое лицо чуть лоснилось от жара и казалось совсем добродушным. Трудно было представить, что утром этого же дня он ощупывал ее, как пойманную скотину, и угрожал бить кнутом до полусмерти. Как нельзя было представить Данстейна, с открытой мальчишеской улыбкой глядящего на танец желто-оранжевых языков в камине, королем грозной морской страны, чьи сапоги не раз наступали в лужу пролитой им крови.
